Обманувший дьявола

1

Босая женщина в одной рубашке и накинутой на плечи шали, словно безумная, выбежала из избы и бросилась через огороды. Ее ноги то и дело оскальзывались на размокшем месиве весеннего подтаявшего снега. Но она не обращала на это никакого внимания. И лишь время от времени вскидывала руки, чтобы сохранить равновесие. В эти мгновения она была похожа на израненную птицу, которая хочет взлететь, но никак не может оторваться от земли.

Волосы женщины были растрепаны. А голубые прежде глаза теперь казались черными из-за расширившихся от ужаса зрачков. Разом осунувшееся молодое лицо исказило невыразимое страдание. В нем не было боли – лишь неизбежность. Та, с которой нельзя примириться. И от которой надо бежать, не разбирая дороги. Не понимая при этом, что убежать от самой себя невозможно.

Всякий раз, взмахнув руками, чтобы удержаться на раскисшей снежной жиже, женщина поправляла затем на плечах шаль. Машинально кутаясь в нее. Как будто из последних сил стараясь сохранить свое тепло. Точно босые ноги ее вовсе не чувствовали холода, обжигающих прикосновений перемешанных с грязью снежных кристалликов. И все тело ее под бьющейся на ветру от быстрого бега рубашкой тоже оставалось неуязвимым для пронизывающего ледяного ветра. И лишь плечи и грудь нуждались в защите. Запахнув в очередной раз шаль плотнее, женщина бросала по сторонам тоскливый взгляд и спешила дальше.

Где-то сзади, неимоверно далеко, как будто в другом мире, который она внутренне уже оставила навсегда, скрипнула дверь избы. На пороге, в зияющем черном проеме, появились заспанные личики двух детей-погодок – девочки и мальчика.

– Мама, мама! Куда ты?! Вернись! Мама! – ветер срывал их тоненькие голоски и словно отгонял прочь от той, кому предназначались эти мольбы.

И все же женщина услышала их. Она споткнулась на бегу, как будто кто-то с силой толкнул ее в спину, и повалилась вперед, опершись руками о талый снег. Воспользовавшись этой неожиданной паузой, чтобы перевести дыхание, она сделала несколько глубоких, точно рваных вздохов. Приложив к пылающему лицу мокрые от снега ледяные ладони, женщина, сидя на земле, обернулась. Она все еще хватала ртом воздух, не в силах справиться с отчаянно бившимся в ее груди сердцем. Но губы ее беззвучно шептали:

– Любочка… Прошенька… Деточки мои…

На лице женщины при этом показалась слабая улыбка. Она, точно с мольбой, протянула руки в сторону избы. И глаза ее при этом приобрели некую осмысленность. Казалось, еще мгновение и она бросится обратно, чтобы обнять детей, прижать их к себе и, плача самой, успокоить их уже одним своим материнским присутствием.

Но жестокий ветер тут же швырнул ей в лицо острые кристаллики снега. Словно от пощечины женщина вздрогнула и почти беззвучно застонала. Махнув детям обеими руками, она, несколько раз неловко оскользнувшись, вновь поднялась на ноги и бросилась бежать дальше.

– Позор… мне не снести его… не снести, – шептала она, качая на бегу головой – то ли усиливая этим свои слова, придавая им окончательный и бесповоротный для нее самой смысл, то ли просто приноравливаясь к такту бегу, пытаясь хоть как-то сохранить сорванное дыхание и не упасть в грязное месиво лицом.

Если бы она упала сейчас, то уже не смогла бы подняться. Она чувствовала это. И что-то внутри нее, что еще помнило тот мир, из которого она вырвалась всего несколько минут назад и который, однако, остался уже далеко позади, в прошлом, словно говорило ей: «Упади. Упади. Да падай же. Заройся лицом в холодную снежную кашу. Остуди его. Дай отдых ногам. Подумай. Все образумится. Живут же люди и в холопах…»

Но что-то другое тут же кололо ее, как иголкой под сердце. Ему не нужны были слова – только болезненные уколы. Впрочем, и так, без всяких слов, ей было понятно, что она не сможет переступить через себя. Никогда и ни за что не сможет.

Детей, детей жалко. Невыносимо жалко. Что будет с ними теперь? Но она гнала от себя эти невнятные мысли, не давая им оформиться в осознанные слова. Нет, она покинула этот мир. Все, что было у нее в жизни, осталось теперь позади, далеко отсюда. Где-то там, за тем пригорком, который скрыл теперь от нее и избу, и черный, точно ощерившийся беззубый рот, дверной проем, и бледные испуганные детские личики.

Огороды плавно спускались к реке. Здесь, на продуваемом юру, почти везде уже побежденная оттепелью зима все еще удерживала свою власть. И перепаханную с осени землю покрывал скользкий ледяной наст. Только на салазках по нему кататься. Чтобы вылететь с разгону прямо на темную, точно старое зеркало, поверхность замерзшей реки. И закружиться на льду, свалиться с салазок, стараясь потом подняться на ноги, но постоянно падая – от гладкости льда и идущей кругом от недавнего вращения головы. Эта картина неосознанно промелькнула в голове женщины. Точно рождественская открытка. Сама же она, скользя на заледенелом склоне, и во что бы то ни стало стараясь удержаться на ногах, бросилась вниз к реке.

Берег приближался, качаясь перед ее глазами в такт ее неровному бегу. Изрезанные в кровь острыми кромками хрустящего под ногами наста босые ноги отказывались ей подчиняться. Еще мгновение, и она упадет. И больше уже не встанет. Примет свой позор, который…

– Его нельзя вынести, – решительно сама себе в очередной раз прошептала женщина. – Нельзя.

И эти слова, словно магическое заклинание, придали ей силы, заставили рассеяться поплывшие уже перед глазами радужные круги, которые застлали собой весь горизонт. И она вновь отчетливо увидела свою цель – огромную, длинную и извилистую, как язык сказочного змея, полынью.

Она  образовалась на середине реки, на самой стремнине. Всю зиму водяной поток стремился здесь вырваться наружу, чтобы вздохнуть свободно могучей грудью. Но мороз своей жестокой волей сковывал непробиваемым панцирем, стягивал, точно путами, оба берега.  И вот сейчас, когда весна, пусть и робко, но уже явно заявила о себе, река порвала оковы и освободила свой бег.

Сюда, к этой разверстой водной бездне и спешила женщина. Она все еще зябко куталась в свою шаль. Зачем? Неужели тому, кто хочет броситься в ледяную свинцовую воду, нужно бояться простуды? Задай ей кто эти вопросы, она бы наверняка не смогла на них ответить. Полынья плясала перед ее глазами, как будто призывно звала к себе, завлекала.

К чему подманивать ее? Это излишне. Она сама… Она решилась… Она… Женщина, не разбирая дороги, которой, впрочем, и не могло быть на этой ровной, почти зеркальной поверхности, выбежала с берега на лед реки. Она на миг остановилась и молитвенно заломила руки, как будто прося небеса простить ей грех, который должен был свершиться через несколько мгновений. А затем, не раздумывая больше и не замедляя уже своего бега, бросилась вперед, к полынье.

Она рвалась к ней, как рвется изголодавшийся к куску хлеба или умирающий от жажды – к кувшину с прохладной влагой. Ветер пригоршнями швырял ей в лицо снежную крупу, точно испытывая ее решимость. Но она не обращала на это никакого внимания. Она внутренне уже порвала все связи с этим миром, который так больно мстил ей до последних мгновений ее жизни.

– Позор. Позор. Мне не снести его, – повторяла она снова и снова пересохшими от быстрого бега, посиневшими от холода губами.

«И не надо, не надо сносить, – билась у нее в голове, как запертый в клетке и беснующийся там зверь, беспощадная мысль. – Не надо сносить. Вперед, вперед. Никто и ничто тебя не остановит».

Она не добежала до полыньи саженей пять или шесть, когда подточенный снизу весенней силой воды лед не выдержал ее тяжести и проломился. И она вмиг, как-то грузно для ее хрупкого тела, ушла под воду по самые плечи. Шаль ее, набрав под себя воздух, вздулась у нее за спиной. Инстинктивно она забила по воде руками. Дотянулась до ледяной кромки. Но та коварно обломилась, как только женщина попыталась, подтянувшись, навалиться на нее грудью.

Женщина вновь тоскливо подняла свой полубезумный взгляд к небу. Как будто извинялась за то, что в последний момент испугалась. И, добившись того, к чему сама же стремилась наперекор ветру, колючему снегу и крикам детей, вдруг решила отступить, выбраться на ледяную гладь, отползти от опасного пролома обратно к берегу.

Но она вновь овладела собой. Властно приказала себе действовать, как задумала. Вернее, бездействовать. Ибо отныне ее желание оборвать свою жизнь требовало от нее лишь одного – безропотного ожидания, непротивления темной силе свинцовой речной воды.

Она прижала руки к груди, скрестив до хруста пальцы. Чтобы не дать инстинкту самосохранения, столь сильному в любом живом существе, возобладать над ее волей. Она не будет жить с тем позором, который на нее обрушился. Это все равно была бы не жизнь. Так лучше умереть сейчас – уйдя в глубину, на илистое дно.

Вода полностью накрыла ее. Потом, поднятое то ли силой воздуха, все еще выдувавшего пузырем ее шаль, то ли невольными, конвульсивными взмахами ее рук и ног, лицо ее на какое-то мгновение вновь показалось над поверхностью. Уже у самого края того пролома во льду с рваными краями, который образовался от ее падения. Но течение тут же толкнуло ее тело дальше, под ледяной панцирь. И она ушла под воду уже окончательно. И только шаль ее какое-то время, пока не пропиталась водой и не отяжелела, еще плавала на поверхности полыньи…

2

Дверь чуть слышно скрипнула. Андрей скорее даже не услышал, а почувствовал этот звук. Он приподнял голову с подушки. Чтобы увидеть того, кто вошел в спальню, ему пришлось перевернуться на другой бок.

– Бабушка? – почти обрадовался он. – Заходи, заходи. Я уже проснулся. – И тут же поспешно добавил: – Нет, нет, это не ты меня разбудила. Вовсе нет. Я уже не спал, когда ты вошла.

Бабушка бесшумно подошла к дивану, служившему ему кроватью, и присела на самый краешек у его ног. Ее покрытое морщинками и столь знакомое ему лицо было полно беспокойства. Поначалу Андрей почему-то решил, что бабушка тревожится о нем.

– У меня все хорошо, бабуля, – нарочито весело произнес он, сгоняя с себя остатки сна. – И на работе, и вообще.

Под «вообще» понимались затянувшиеся отношения с Юлькой. Уж сколько раз бабушка говорила ему жениться. Настаивала, убеждала. Шутливо грозилась не умирать, пока не увидит его с кольцом на пальце. Впрочем, последняя угроза оказывалась ему весьма выгодной. И он всякий раз отшучивался по этому поводу. Живи, мол. Специально теперь никогда не женюсь.

– Все нормально у меня, не о чем тебе беспокоиться, – вновь повторил он, внимательно вглядываясь в бабушкино лицо.

Но тут же внезапно понял, что вовсе не в нем сейчас дело. И что бабушка пришла к нему в комнату, чтобы о чем-то попросить. Это ей нужна была сейчас помощь. А он в своем обычном эгоизме поначалу не обратил на это внимания.

Андрею стало стыдно. Он неловко кашлянул. И понял, что больше всего на свете хочет тут же исправить свою оплошность. Он был готов на все. Пусть даже – он этого желал – просьба бабушки будет как можно более обременительной. Тем лучше. Тем с большим рвением он бросится ее выполнять.

Ну? – Андрей сел на кровати и вопросительно приподнял бровь. – Сбегать тебе за лекарствами?

Бабушка устало покачала головой.

– Телевизор опять сломался? – он почти обрадовался своему предположению. – Купим новый.

Но бабушка в ответ лишь печально погладила его по лбу своей сухонькой ладошкой.

– Тогда что?

– Пров, – едва слышно, как будто вздохнула, произнесла старушка.

– Что? Кто? – не понял Андрей.

– Неприкаянный он. И нет мне покоя из-за него.

Андрей ошалело помотал головой, стараясь согнать с себя вновь навалившуюся на него сонливость. Нет, он решительно ничего не понимал.

– Душа его неприкаянна. Бродит по свету. Нет сил мне больше терпеть.

– Да объясни ты по-человечески, – развел руки внук. – Что за загадки. Подо-жди, дай я встану. Мы сейчас…

Он не договорил. Старческое сероватое лицо бабушки стало расплываться. Как будто кто-то стирал толстый слой пыли, осевший на полировке. Затем вся фигура ее осела, точно ссыпавшись с дивана на пол. Андрей хотел наклониться посмотреть, что же осталось на полу после подобного катаклизма. Но не смог. Неведомая сила навалилась на него и повалила обратно на диван, вжав его голову в подушку.

Тревога его все усиливалась. Он чувствовал, что в комнату вот-вот кто-то войдет. Кто-то страшный. Тот, кто уже стоял за дверью, которую бабушка оставила открытой. Нужно сопротивляться. Нужно вскочить с постели. Нужно…

Но тело не слушалось его. Сколько ни напрягал он мышцы, стараясь сдвинуться хоть на миллиметр, ничего не выходило. Если бы он хотя бы смог пошевелить головой, чтобы взглянуть на дверь, которая сейчас была ему не видна. Он чувствовал, что неизвестное зло приближается к нему. Вот сейчас он почувствует его прикосновение: холодные цепкие пальцы у себя на шее.

Нужно сдвинуться с той мертвой точки, в которой он замер, точно зависший внезапно компьютер. Нужно попытаться приподнять голову, которая сейчас беспомощно лежала на подушке. Не надо смотреть на дверь. Не следует даже думать о том, что надвигается оттуда. Нужно просто пошевелить головой. Почувствовать это движение. Тогда способность двигаться вновь вернется к нему в полной мере. Он почему-то был в этом уверен.

И он, напрягая все свои силы, стал приподнимать голову. Все выше, выше, выше над подушкой. Еще мгновение, и он увидит свои ноги. Еще чуть-чуть. Все выше и выше. Нужно лишь немного передохнуть. Но только он ослабил свою волю, как понял, что голова его по-прежнему безвольно лежит на подушке. И все ее героическое движение вверх существовало лишь в его воображении.

Все нужно было начинать сначала. Но времени на это явно недоставало. Ему оставалось только кричать. Может быть, Юлька была где-то здесь? Хотя вряд ли. Потому что тогда она была бы с ним в постели. Нет, она явно сегодня ночует у себя. Вернее, ночевала. Потому что яркий свет вовсю бил у него из-за спины, недвусмысленно намекая на давно наступившее утро. Ну, может быть, тогда его крики услышат соседи? Надеяться оставалось только на них.

Но беда состояла в том, что и крикнуть он не мог. Даже рот открыть не получалось. Да и свет этот вовсе не походил на теплый и желтоватый свет утреннего солнца. Нет, этот мертвенный белый свет исходил от того, что приближалось к нему сейчас из-за спины, пользуясь его неожиданной и полной беспомощностью.

Еще мгновение, и оно прикоснется к нему, будет рвать его на куски. А он при этом даже не сможет пошевелиться. Из последних сил Андрей напрягся всем телом, чтобы сдвинуть его с места. Хотя бы руку, хотя бы палец. Да, мизинец на левой руке. Этого было бы сейчас вполне достаточно. Это была бы победа. Он вложил в это движение всю свою волю, всю силу, которая у него оставалась. Но и мизинец не хотел его слушаться. Он скосил глаза вниз, пройдя взглядом по своей руке, и с ужасом увидел, что у него больше нет мизинца. Что от него остался короткий обрубок, из которого сочится кровь. Он снова попытался закричать и… проснулся.

Утерев тыльной стороной ладони горячий пот со лба, Андрей огляделся по сторонам, все еще находясь во власти своего кошмара. В комнате было темно. В задернутое тюлем окно с улицы заглядывал фонарь. Большим и указательным пальцами Андрей, зажмурив глаза, потер веки. Потом потряс головой, чтобы согнать с себя сон. Стоящий на тумбочке будильник показывал половину шестого. Еще слишком рано. Будильник поставлен на семь. Но за оставшиеся полтора часа все равно не уснуть.

Андрей поднялся и, не зажигая свет,  прошел в кухню. Глядя в окно, он нервно курил под мурлыканье закипающего чайника. Чашка кофе слегка подняла ему настроение. Ровно настолько, чтобы спокойно и логически задать самому себе главный вопрос: «Что с ним происходит?»

Его бабушка умерла в Таганроге три года назад. И, собственно говоря, не было бы ничего удивительного, если бы она приснилась ему теперь. Сны вполне объяснимы с точки зрения физиологии, биологии, психологии и прочих естественных наук. Сны снятся даже собакам. Причем, по-видимому, часто это кошмары. И тогда они во сне нервно тявкают, скулят и перебирают лапами, стараясь убежать от неведомого преследователя. Может быть, они тоже, как и он, не могут во сне пошевелиться? И опасность настигает их, когда они беспомощно стоят на месте? Кто знает.

Впрочем, он отвлекся. Да, не было бы ничего удивительного в том, что ему приснилась бабушка. Но дело заключалось в том, что она снилась ему все чаще и чаще. Причем сон был всегда один и тот же. Она садилась к нему на постель и заводила разговор о неком Прове, который не давал ей покоя. Иногда Андрей, как в этот раз, требовал от нее пояснений. Иногда он твердо обещал ей разобраться с этим Провом. Дело не  в деталях. Дело в том, что он, похоже, тихо сходит с ума.

Иначе как все это объяснить? Болью утраты? Нет, безусловно, он любил ба-бушку. Когда он учился в школе, а потом в университете, он проводил у нее все летние каникулы. Да и потом он часто ездил к ней вТаганрог. Обычно летом. Ничего удивительного: юг, солнце, море.

Он помнит, как в августе они ходили с бабушкой на базар покупать арбузы. Они всегда отправлялись туда вместе. Бабушка умела по одному только внешнему виду отобрать спелый арбуз. Ей не надо было для этого никаких надрезов. А Андрей нужен был ей в качестве тягловой силы. Чтобы донести покупку до дома. И ему приходилось приноравливаться к ее суетливой стариковской походке, то ускоряя шаги, то вновь замедляя их. Он, кажется, до сих пор помнил вкус тех арбузов.

Они шли на базар дворами. Этот путь давал сразу два преимущества. Во-первых, они сокращали  путь. Во-вторых, избегали жаркого послеобеденного солнца улиц, которое плавило асфальт, так что каблуки впечатывались в него словно в свечной воск.

Но он снова отвлекся. Да, конечно же, он любил бабушку. Но она ушла из жизни, когда ей было восемьдесят семь. Нет, безусловно, это тоже было горем. И для него, и для его матери. Но подобную смерть нельзя назвать неожиданной. К такому финалу внутренне готовятся заранее. И вряд ли здесь следует говорить о каком-то шоке. По крайней мере, не таком, чтобы видеть покойную из ночи в ночь.

Нет, здесь явно нечто другое. Какие-то внутренние, не осознанные им самим связи. Ведь сны – это, говорят, отражение нашей дневной жизни. Возможно, речь идет о его собственных житейских проблемах? И в образе бабушки с ним говорит его собственное «я», пытающееся что-то ему подсказать?

Но что? Не знает он никакого Прова. И никогда не знал. Ни одного. Имечко-то какое кондовое? Где сейчас такое встретишь? Хотя, впрочем, нынче стало модным изгаляться. И все же он лично ни одного Прова не встречал.

Разве что бабушка ему что-то рассказывала про какого-нибудь Прова. Да он, быть может, забыл начисто. Впрочем, это все равно не объясняет его навязчивых снов. Насовать бы этому Прову в морду. Чтобы бабушка успокоилась. Да только где его найти? Бред какой-то. Наваждение. И это постоянно наваливающееся на него после каждого прихода бабушки «нечто». Когда он не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Во сне, конечно. Но от этого не легче. Нет, он, конечно, материалист, и все такое в том же духе. И все же такие сны называются кошмарами. И им тоже должно быть какое-то объяснение. Причем желательно – не шизофрения.

Андрей допил кофе и вновь закурил. Снотворное что ли попринимать? Так ведь и то страшно. А ну как не проснешься вовремя? Говорят, бывает, что люди во сне умирают от разрыва сердца. И вроде бы это может случиться и от кошмара тоже. Если ты не сможешь вовремя проснуться. Бывают же у людей сердечные приступы во время киносеансов. Когда какое-нибудь страшилище кидается на главного героя из-за угла. Так почему бы, спрашивается, не околеть от своего же собственного кошмара?

Рановато для него, конечно. Сердце молодое. Что за глупости лезут в голову? Тут не сердце, тут, похоже, эту самую голову и надо лечить. Сходить к психиатру? Так ведь тоже боязно. Наших психиатров он знает. Впрочем, откуда ему их знать? Ну ладно, не знает. Но может предположить. Зная других врачей. Это на Западе психоаналитики спокойно выслушивают лежащих у них на кушетках истеричек и неврастеников. Помогая пациентам добрым словом и сочувственным пониманием их проблем.

А у нас тебя чем встретят? «Ваше полное имя? Точная дата рождения? Сколько полных лет? На что жалуетесь?»  Поди, пожалуйся тут на сны с умершей бабушкой и каким-то Провом. Чем тебе помогут люди, которые, зная дату твоего рождения, даже не могут сами посчитать, сколько тебе лет?

«Идите, – скажут, – молодой человек, к чертовой матери со всеми своими комплексами. У нас вон безногие с язвами на ягодицах прут табунами. А вы к нам с неврозом…» А начни-ка тут настаивать. Да тебя повяжут в смирительную рубашку и вгонят в вену кубов двадцать какого-нибудь лошадиного тран-квилизатора. Тут-то этот Пров и явится во всей красе. А они еще и на работу сообщат. И начальство тебя вмиг вышвырнет. Кому же хочется быть искусанным собственным сотрудником?

А если врачи подумают, что ты колешься? И у тебя глюки? Оно и вправду похоже на глюки. Да только на ясную голову. Нет, к врачам нельзя. Может, само пройдет?

3

Придя на службу, Андрей долго сидел, уставив пустой взгляд в монитор. О работе думать не то чтобы не хотелось, а просто не моглось. Его слегка подташнивало. Может быть, от выкуренных натощак сигарет? Но ведь он потом позавтракал? Или это уже не считается? Наверное, от этого самого завтрака его и тошнит. Что за дрянь ему приходится есть. Нет, права бабушка: надо жениться. Вернее, была права. Но слово «была» как-то не вязалось к той, которая приходила к нему чуть ли не каждой ночью.

Хотя теперь она не вспоминала о его женитьбе. Куда больше ее интересовала возможность свести счеты с Провом. Андрей хихикнул. День и огромный кабинет, почти зал, полный народу, добавили ему уверенности в себе. Но он тут же вспомнил про ночь, и его затошнило сильнее. Да как же надоело все это.

Стараясь отогнать от себя воспоминания о кошмаре, он снова стал думать о женитьбе. Нет, только не на Юльке. Она готовит еще хуже него. И, когда приходит, сама не прочь пошарить у него в холодильнике. Как с голодного края. Нет, ему бы хорошую хозяйку в дом. Чтобы у нее все в руках горело. «Ярким пламенем», – почему-то тут же добавил он мысленно. Это сразу вернуло его к тому мертвенно бледному огню, который заливал комнату, когда зловещее «нечто» готово было навалиться на него во сне. Нет, он больше не мог этого выносить.

Напряженно оглянувшись по сторонам – не заметил ли кто чего необычного в его поведении? – он почти тайком сунул в карман пиджака мятую пачку сигарет  и выскользнул в коридор.

На этаже шел ремонт, поэтому полутемный и без того узкий коридор был уставлен с одного боку старыми столами вперемешку с канцелярскими шкафами, щедро забрызганными побелкой. По другой его стороне шли двери бесчисленных кабинетов. Они открывались наружу. И, открывшись, перегораживали все оставшееся от шкафов и столов пространство.

Андрей скользнул вдоль коридора, стараясь не быть сшибленным внезапно распахнувшейся дверью и одновременно не испачкаться побелкой, которая с доверчивостью ребенка цеплялась за одежду при малейшем прикосновении к шкафам.

Курилка находилась в самом конце коридора. Возле аварийной лестницы и лифта. Из нее несло таким табачным перегаром, что слепой, наверное, смог бы найти ее по одному только запаху. Приотворив скрипучую дверь, Андрей бочком протиснулся внутрь. В облаках синего дыма на поставленных вдоль стен стульях сидело несколько человек.

– Привет, – буркнул Андрей.

Впрочем, ему никто не ответил. Он был здесь своим человеком, почти родным, на которого поэтому не обращают внимания. Не из пренебрежения к нему, а исключительно из-за признания его частью семьи. Примостившись на стуле, Андрей достал из пачки сигарету и задумчиво стал разминать ее руками. Он не спешил. Возвращаться в кабинет ему не хотелось. А оттого он всячески старался растянуть перекур. Разговор в курилке, где в данный момент подобралась исключительно мужская компания, как водится, шел о женщинах.

– Вот, говорят, есть приличные женщины, – наклонившись на стуле вперед и пренебрежительно вертя рукой с зажженной сигаретой, которая описывала в воздухе дымные круги, как подбитый вражеский истребитель, рассуждал Генка из топливного отдела, – а есть неприличные. Те, которых называют, скажу литературно, падшими. Это исключительно для того только, чтобы не употреблять те слова, которые пишут в подъездах на стенах. А я позлю себе усомниться. Где разница? Кто ее измерял? Я – в смысле степени падения.

С этими словами Генка поднял голову и театральным вопросительным взгля-дом обвел слушателей.

– Кто проводит грань между приличной и неприличной женщиной? Кто это определяет? А я вам скажу: сами же бабы и определяют. Исключительно они. А как? Да очень просто. Себя они считают приличными, а всех остальных неприличными. А в чем разница? А нет ее.

Вот, мне моя бывшая пеняла: «Как ты мог? Я – порядочная женщина! Я вышла за тебя по любви. А ты связался с какой-то проституткой!»  Хорошо, давайте разбираться. Допустим, я дарю девушке цветы, шикарный букет за сто долларов. Потом иду с ней в ресторан. Это еще две-три сотни. Может, больше. Если с фанатизмом. Итого – три или четыре сотни. После этого я еще должен ее упрашивать, обвешиваясь всякими эвфемизмами, лечь со мной в кровать. И если она дает, она чуть ли не делает мне одолжение. При этом секс с ней считается бесплатным и называется любовью. И сама она называет себя приличной и порядочной женщиной.

А если я приду в ресторан и такой же девице просто заплачу двести баксов за секс, то это уже не любовь, а проституция. И сама эта девица – падшая ниже плинтуса. А я говорю: «В чем разница? Где она?» Если ты такая приличная, так заплати за себя сама в ресторане. А если ты содержанка, то какая ж ты приличная?

– Ну, уж  в ресторане-то можно заплатить… – буркнул кто-то, кого Андрей не разглядел в сизом дыму.

– Да не про ресторан же речь, – огрызнулся непонятый Генка. – Ресторан – это для примера. Если бы один только ресторан. Ей же то шубу новую подавай, то телефон. Она же не может с таким мобильником-дебильником, как у меня ходить – простецким. Ей подавай продвинутый. И везде, и во всем так. А если ты тратишь больше, чем зарабатываешь, значит, ты кто? Со-дер-жан-ка! Так в чем же тогда твое преимущество перед проституткой? Если и она – за деньги, и ты – за деньги? Вот что возмущает до глубины души. И ведь дай ей при этом в морду – не душе, понятно, жене, – так она тут же милицию вызовет, ибо – личность. А куда девается ее личность, когда она нагло живет на чужые деньги?

Генка сделал паузу, чтобы подчеркнуть трагизм своего вопроса. Он недавно развелся. Жена застукала его в весьма пикантной ситуации. Правда, отнюдь не с падшей женщиной, а с коллегой по работе. Впрочем, Генкина супруга не проводила между этими двумя категориями женщин четкой разделительной черты. Так или иначе, но рассматриваемые сегодня вопросы для оратора представляли живой и практический, а отнюдь не заумно-книжный интерес.

– Теперь рассмотрим другой аспект. Собственно секс, – продолжил он, нару-шив задумчивое молчание, воцарившееся в курилке.

Впрочем, Генкины разглагольствования тут же были прерваны. Андрей одурел от виртуозности, с которой его коллега щедрыми мазками крыл черной краской всю слабую половину человечества. Впрочем, его формулы, подводящие под общий знаменатель жен, любовниц и привокзальных девок, почти полностью вытеснили из него неприятные мысли о ночном кошмаре. А потому, окончательно размяв сигарету, он высек из почти пустой зажигалки жалкий дрожащий огонек и наконец-то закурил.

Но после первой же затяжки Андрей понял, что сигарета, что называется, не пошла в прок. Мучавшая его с утра тошнота резко усилилась. А горло точно сжали чьи-то цепкие пальцы. Рвотный позыв был настолько силен, что Андрею, чтобы скрыть его, пришлось надсадно закашляться. При этом он согнулся на своем стуле в три погибели, а перед глазами его поплыли желто-зеленые пятна.

– Тебе пора бросать травиться, старик, – великодушно заметил ему Генка. – Нельзя так себя загонять. А то сердечко-то не каменное. Ты учти.

Андрей виновато улыбнулся и выпрямился, откинувшись на спинку стула. Он судорожно сделал несколько глубоких вдохов и прижал свободную от сигареты левую руку к груди. «Может, и правда, сердце барахлит? – подумал он. – И все эти ночные явления – лишь следствие недуга? Надо бы сходить, провериться. К кардиологу».

– Так вот, я про секс, – продолжил тем временем Генка. – Я читал, что среднестатистическая женщина может иметь десять-двенадцать половых актов в день без всякого ущерба для ее здоровья. Даже как бы в удовольствие. А мы? – он победным взглядом обвел аудиторию. – Только, мужики, не надо «ля-ля». Один, максимум два раза. Чувствуете зазорчик?

– Так что ж мне солдат ей приглашать из соседней части, что ли? – подал голос Виктор из финансового отдела. – Пусть уж лучше побегает вокруг микрорайона или от пола поотжимается.

– А я не об этом, не об этом, – закачал перед его носом вздернутым указательным пальцем Генка. – Ты лови мою мысль. Вот, скажем, каждому из нас время от времени нужно снять копию с какой-нибудь бумажки. С паспорта, например, или с газетной вырезки. Так ведь?

Виктор равнодушно развел руками в знак согласия.

– И сколько таких бумажек у тебя наберется? – почему-то весьма довольный продолжил Генка. – Один, два, может быть, три листочка в месяц? Ты будешь для этого покупать высокоскоростной ксерокс? Нет. Зачем? Он будет простаивать. Тебе легче заплатить и сделать копии в копировальной конторе. Правильно?

– Ну, – кивнул Виктор.

– Так же и  в сексе, – радостно подхватил Генка. – Зачем тебе одному содер-жать целую жену, которая запросто может обслужить шесть, а то и восемь мужи-ков? Она же будет у тебя простаивать. Не лучше ли обслуживаться у проституток? Образно говоря, это та же копировальная контора. В первом случае ты платишь исключительно за выполненную работу, и смена порошка в копире не твоя забота. Во втором – оплачиваешь непосредственно половой акт и не думаешь, как изловчиться и вывезти ее летом на море. Логично?

– Кого вывезти, ксерокс? Зачем ему море? – удивился скрытый от Андрея в клубах дыма незнакомец.

– Дурак ты, – обиделся Генка. – Вам уж тут разжевываешь, как маленьким. Окольцованные, блин. Задавленные бытом. Я же больше никогда… – он уже готов был задохнуться праведным гневом, когда вспомнил про Андрея. – Вот, у нас Андрюшка один только и не женат. Молодец. В правильном направлении мыслит.

– Ксерит помаленьку, – хихикнул кто-то. – Листочек там, листочек здесь.

– Да я… тоже… собираюсь… надумал… вот… жениться… – процедил Андрей, отчаянно борясь с не отпускающей его тошнотой.

– На ком? – фыркнул Генка, вошедший в полемический лад и не знающий, по-видимому, как остановиться.

– Ты ее не знаешь, – огрызнулся Андрей.

– Да это и не важно, – согласился Генка. – Знаешь одну – считай, что знаешь всех. Могу сказать заранее: она будет размораживать пельмени перед варкой, ненавидеть стирку и чураться уборки, как вампир дневного света. Но самое скверное… – глаза Генки при этих словах даже округлились от ужаса, – самое скверное заключается в том, что в кровати ты получишь жалкую любительницу. Это ж они сами считают себя неотразимыми. Они, которые ни одной другой бабы за работой никогда не видели! Мне моя, помню, все время орала в день получки: «Да я на панели больше заработаю, чем ты у себя в конторе!» «Нет, милая, – отвечал я ей всякий раз. – Ты чертовски ошибаешься. За твой секс тебе самой пришлось бы доплачивать клиенту. Не видела ты, как надо это делать». Была б моя воля, я бы каждую девушку провел через показательные сеансы проституток. Просто чтобы поприсутствовали, посмотрели, за что деньги-то платят…

– Ладно, пошли работать, – Виктор поднялся и увлек за собой разгорячившегося Генку. – А то тебя начальство сейчас поимеет в позе миссионера.

– Запомни: любовь – это плохой секс за очень большие деньги, – назидательно бросил Генка Андрею, проходя мимо него. – Не поддавайся.

Остальная компания, лишившись буйного вожака, тоже снялась с места и вы-шла. Андрей остался в курилке один. Дурацкие разговоры добавили к его тошноте головную боль. Так и не куренная сигарета бесполезно истлела у него в руке.

Андрей затушил окурок в пепельнице, стоящей на небольшом столике справа от его стула, и потянулся в карман за мятой пачкой. Нет, если уж он пришел сюда покурить, то он это сделает. И никакая Генкина глупая болтовня его не остановит. Нашелся пророк из курилки. Меньше надо было гулять на сторону. А то мастер советы раздавать: «Бросай курить, у тебя сердце. Не женись – будет пельмени размораживать!»

Подумаешь – сердце! Вернее, нет: о сердце, конечно, нужно думать. Когда с ним проблемы. Но у него их нет. И быть не может. Какой из Генки кардиолог. За-тошнило. Что с того? Сразу – сердце? При беременности тоже тошнит. Так, мо-жет, он теперь беременный? А про женитьбу – вообще не его дело…

Андрей высек из зажигалки еще одну порцию огня и закурил. Затем тяжело откинулся на спинку стула и сделал несколько нарочито глубоких затяжек, как будто самому себе доказывая, что его сердце исправно.

Новый приступ тошноты заставил его согнуться в три погибели. А свет в ку-рилке начал меркнуть. Сначала Андрей решил, что это темнеет у него в глазах. Но когда он с усилием поднял внезапно неимоверно потяжелевшую голову, то к своему ужасу увидел, что единственная лампочка на стене, под самым потолком, гаснет.

Отвратительно и несуразно было то, что она не потухла внезапно, как бывает, когда перегорит спираль или кто-то отключит свет. И даже не лопнула с оглушительным и пугающим своей неожиданностью треском, как порой случается с лампочками. Нет, она медленно угасала, словно кто-то подкручивал колесико реостата. Из ослепительного снопа желтого света, висящего, как солнце в легком утреннем мареве, в клубах табачного дыма, она превратилась в оранжевый шарик. Потом в нем, как тлеющий окурок, показалась остывающая спираль.

Андрей затряс головой. Он хотел встать, но ноги не слушались его. Еще мгновение и он, как утром в постели, уже не мог пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Но тогда это был сон. Сейчас он оказался во власти кошмара наяву. Он словно потерял свое тело, отстранился от него. И только тошнота осталась у него из физических ощущений.

Позвать на помощь? Он не знал, повинуется ли ему его голос. Может быть. Но в каком виде он предстанет перед сослуживцами, если ни с того ни с сего заорет в курилке: «На помощь! На помощь!» Что он им скажет?Сердце прихватило? «С сердцем, миленький, так не орут, – укорит его Виталий Степано-вич, начальник его отдела. – С сердцем лежат себе тихонько и помирают, никого не отвлекая от работы».

Да и далось ему сегодня это сердце. Сколько можно? Но если не сваливать все на несчастную мышцу, придется признать, что он, взрослый мужик, белым днем, в набитом людьми офисном здании испугался, когда в комнате погас свет? Да и комната-то с окном.

Впрочем, от окна в курилке было мало толку. Оно выходило в узкий простенок. Метрах в двух-трех от него высился глухой торец соседнего здания – обшарпанная кирпичная кладка. Сейчас, глубокой осенью, в туман и непогоду наличием окна можно было пренебречь.

И все же потухшая лампочка никак не оправдала бы его призывов к спасению. Тем более что вполне возможно, что просто в сети упало напряжение. А лампочка цела и невредима. Завхоз Светлана Викторовна зорко следит за освещением. Она не простит ему паники, поднятой из-за исправной лампочки.

Мысль о том, что его, ведущего инженера-программиста, будут отчитывать за поклеп на лампочку, была настолько дурацкой, что Андрей мысленно хихикнул. Не о том он думает. Наверное, он просто сходит с ума. Очень похоже. И нечего приплетать сюда благородный инфаркт. Нет, у него, скорее всего, какая-нибудь шизофрения, вульгарная, как уличная девка. С ней-то, с шизофренией, как раз и требуют спасения от погаснувшей лампочки. А еще бегают по коридорам и кусают коллег. Наверное, это у него еще впереди.

Как ни странно, но мысли о шизофрении несколько успокоили Андрея. Все еще не владея своим неуклюжим и тяжелым, точно борцовский манекен, телом, он скосил взгляд в угол, где была дверь, в надежде на то, что никотиновый голод приведет в курилку новую порцию страждущих.

Бабушка стояла в самом углу комнаты. Ее по-стариковски хрупкая фигурка словно соткалась из сгустившегося табачного дыма. По-видимому, лампочка – у Андрея уже не было сил взглянуть наверх –  уже полностью погасла. И в полумраке комнаты лицо бабушки слабо светилось, как будто натертое фосфором. Впрочем, Андрею сначала пришел на ум не фосфор, а осциллограф. Легче, правда, от этого не было.

Он почувствовал, как все его тело пробивает озноб. При этом по лицу его за-струились влажные ниточки горячего пота. Так, наверное, чувствует себя снеговик, которого окатили ведром кипятка. Андрей несколько раз судорожно вздохнул и, превозмогая вновь накатившую на него тошноту, прошептал:

– Бабушка. Почему? Я чем-то тебя обидел?

Он не был уверен, что он это произнес. Возможно, слова прозвучали лишь  в его голове. А он при этом только беспомощно раскрывал рот. Впрочем, даже одно его, пусть и беззвучное, дыхание, обращенное в сторону его незваной гостьи, заставило ее лицо прийти в движение. Оно заколыхалось, как повисший в воздухе дым, застигнутый врасплох легким порывом ветра. Словно в столбняке Андрей следил за этой трансформацией. В голове его при этом возникла мысль: а не дунуть ли со всей силы? Может, кошмар и рассеется?

Он уже готов был реализовать свой план, когда, вглядевшись внимательно в лицо бабушки, понял, что ее губы шевелятся, выговаривая слова. Но Андрей никак не мог их разобрать. Он вжался в спинку стула, изо всех сил при этом напрягая слух. И в мертвенной тишине курилки до него донесся шепот.

– Пров, – говорила ему бабушка. – Внучек, найди Прова. Нет мне покоя.

«Да что же это за Пров такой? – хотелось крикнуть Андрею. – Где я его найду?» Но язык не слушался. Остатки здравого смысла яростно сопротивлялись тому, чтобы продолжать разговор с призраком. Это в кино герои охотно и как-то буднично вступают в контакт со сверхъестественным. В реальной жизни логика не оставляет места на подобные вещи. Она возводит в сознании незримый барьер от всего, что не укладывается в общепринятое представление о нормальном и естественном. Андрей скорее был готов поверить в свою болезнь, душевное расстройство, чем в то, что увиденное им происходит на самом деле.

В коридоре послышались приближающиеся шаги и женские голоса. Распах-нувшись, дверь курилки словно привела в движение тубус калейдоскопа, разом изменив всю картину. Лампочка под потолком снова ярко вспыхнула. И тут же залила комнату желтым светом.

– Найди Прова, найди, внучек, – шепнуло видение и растворилось в дымном воздухе.

Жмурясь после недавнего полумрака, Андрей старался рассмотреть вошед-ших. Какие-то девицы. Кажется, из планового. Он знал их в лицо, но не помнил по именам.

– А что вы тут сидите, как мышка? – спросила Андрея одна из них.

– Вам плохо? – добавила другая, внимательно вглядываясь в его позеленев-шее лицо.

– Да нет, мне здорово, – клацая зубами от пробирающего его озноба, пробормотал Андрей.

– Обкурился, бедняга, – хихикнула первая девица, вертя в руках сигарету. –  Правильно говорят: никотин – это яд.

– Здесь так накурено, – не поддержав веселого настроения подруги, продолжила та, что интересовалась его здоровьем, наклоняясь к нему. –  Вы весь мокрый. Может быть, вызвать скорую?

– Нет, нет, не надо, – закачал головой Андрей. – Я в порядке… Уже в поряд-ке… Мне лучше…

– Ну, как хотите, – прошептала девица, придвинувшись к нему еще ближе.

Андрей невольно поймал взгляд ее зеленых и словно бы фосфоресцирующих глаз. А в самой глубине черных зрачков почудился ему все более разгорающийся красноватый отблеск. Словно язык пламени поднимался из бездонного колодца. Сглотнув слюну, Андрей отстранился от нависшей над ним девицы с такой силой, что его стул с душераздирающим скрежетом поехал по полу.

– Вам точно помощь не нужна? Или вас ПРОВАдить? – спросила дьяволица, скаля клыки.

– Не надо меня Прова… провожать, – тяжело дыша, ответил Андрей, сползая со стула на пол.

– Да ему плохо, Жанка! – его новая мучительница обернулась к своей товарке. – Помоги. Бери его под другую руку. А то упадет ведь.

Девушки вновь усадили его поглубже на сиденье стула. Та, с зелеными пыла-ющими глазами, выбежала на минуту и, вернувшись, приложила мокрый носовой платок к пылающему лбу Андрея. В висках у него застучало. Он со страхом вновь поднял взгляд на девицу. Но уже не увидел в ней ничего не-обычного. Она смотрела на него с явным участием.

– Вам надо выйти отсюда, – подхватила ее подруга. – Дойдете сами?

– Ага, дойду, – кивнул Андрей и встал на ноги.

– Я сказала не «дойдете», а «найдете»! – низким голосом произнесла девица, приступая к нему. – Найдешь Прова? Найдешь?

Не помня себя, Андрей выскочил из курилки и помчался по коридору.

– Найдешь? Найдешь? – звучало ему вслед.

Добравшись до своего рабочего места, он бессильно опустился в кресло. Его кабинет казался ему теперь просто замечательным. Именно благодаря своей огромности и многолюдности. То, за что он раньше ругал начальство, усадившее целый отдел в помещение, по размерам сравнимое с залом ожидания какого-нибудь провинциального вокзальчика, теперь умиляло его до глубины души.

Впрочем, его беспокойный взгляд тут же незаметно прошелся по сослуживцам. Еще один сюрприз он бы сейчас не перенес. Зеленый огонек, замеченный в чьих-нибудь глазах, – и он бросится бежать отсюда, не разбирая дороги. Однако его больное воображение, похоже, решило-таки дать ему отдых.

Не заметив в коллегах ничего подозрительного, Андрей немного успокоился. Нет, ему ни в коем случае нельзя было поддаваться своей болезни. Или это была не болезнь? Глюки среди бела дня и на трезвую голову? Ни с того ни с сего? Притом, что ни один из его родственников – по крайней мере, насколько он знал – никогда не попадал в психушку?

Но тогда что это было? Может быть, обратиться к экзорцисту? От столь нелепой мысли ему самому стало смешно. Если он и не нашел решения своей проблемы, то хотя бы смог поднять себе настроение. Впрочем, вспомнив про девиц в курилке, Андрей вернулся к мысли об изгнании бесов.

Но где этого экзорциста возьмешь? Настоящего-то? Объявлений в газетах о ворожбе и прочих оккультных услугах полно. Он, конечно, не интересовался, но наверняка найдутся среди них и те, что предлагают услуги по борьбе с нечистой силой. Да вот только веры им нет никакой.

Слово «вера» невольно натолкнула его на мысль о церкви. Может быть, просто сходить к священнику?  Так ведь засмеет батюшка. Скажет: «Пить надо меньше». А ведь не пьет он. По крайней мере, до чертиков. Но как докажешь? И не колется. Вот в чем штука.

Может, бабушкину могилу окропить святой водой? Так или иначе, галлюцинации начались именно с нее. Главное, воды побольше. Чем больше воды – тем больше в ней святости. Окатить из ведра. Из брандспойта. Подогнать цистерну и…

Мысли в голове Андрея понеслись вскачь. Надо написать бабушкиной сестре в Таганрог. Пусть баба Валя все сделает. Не из цистерны, конечно. Этого она не оценит. Да и дорого. Впрочем, деньги он ей переведет. Минутное дело. В любом банке. Но она не поймет. Не в смысле перевода, а в смысле полива могилы из шланга. Хотя бы было лето. Сказал бы, что надо для цветов. Чтобы лучше росли. А сейчас, глубокой осенью? Как он ей объяснит? Каток для ангелов нужно залить? Или что? Нет, не из цистерны. Просто попросить окропить могилку из бутылочки. Но только тщательно. Это обязательно надо написать: тща-тель-но! И подчеркнуть два раза. А зачем письмом-то? Можно же позвонить. Сегодня. Сейчас же. Нет, не сейчас. Из дома. С мобильного дорого, а по такому… Что ж он, будет перед всем отделом давать бабке инструкции по поливу могилы? Никуда не годится. Надо подождать, пока он вернется домой…

Придумав способ избавиться от кошмаров, Андрей успокоено откинулся на спинку кресла, чтобы обдумать детали. Обдумывание, однако, дало неожиданные результаты. Чем больше размышлял он о том, как объяснить бабушке Вале свою просьбу, тем более понимал ущербность плана, еще четверть часа назад казавшегося ему таким замечательным.

Что он скажет старушке? Что ее сестра является ему по ночам? Да, кстати, и не только по ночам, а и в течение рабочего дня. Да еще в компании подозрительных девиц? В курилке? Баба Валя не знает, что он вообще курит. Ну, тему с курением можно, конечно, обойти. Сказать, что бабушка с двумя дьяволицами застукала его в коридоре… Но это же бред! Не коридор. Помещение в данном случае роли не играет. А сам факт. Не поверит ему бабка. Решит, что у него крыша съехала. Или как там старики говорят? Душевный недуг. А если и поверит? Такими рассказами кого хочешь испугать можно. Даже молодого и здорового. Он сам тому пример. А бабка старенькая. Не ровен час, отдаст богу душу от его откровений. И будут они ему являться вдвоем…

Представив это, Андрей невольно хмыкнул. Как ни мерзко было у него на душе, как ни подкрадывалась к горлу проклятая тошнота, но мысль о двух сестричках с того света показалась ему забавной.

– Нет, это не выход, не выход, – прошептал сам себе Андрей, прижав к губам ладонь.

Надо было придумать что-то другое. Можно, конечно, съездить в Таганрог самому… Тогда ничего не пришлось бы никому объяснять. Но решит ли полив могилы его проблему? В глубине души он чувствовал, что его проблема – не ба-бушка. В конце концов, он пришел к следующему выводу: либо у него просто-напросто (если, конечно выражение «просто-напросто» уместно в таком случае) шизофрения или еще какое-то умственное расстройство, либо ему, как ни дико это звучит, нужно найти того самого таинственного Прова. От последней мысли тошнота его еще более усилилась. Кажется, он этого Прова уже возненавидел.

4

На улице лил дождь. Свинцовый, тяжелый, осенний. Под его звуки хорошо засыпать в теплой постели. Но брести по улице, да еще без зонта, зябко стягивая на горле воротник пальто, чтобы холодные капли не попадали за шиворот, хотя они все равно туда попадают, скатываясь струйками по шее на спину, – такого и врагу не пожелаешь.

Андрей вышел на крыльцо и несколько минут стоял под его козырьком, не решаясь ступить на тротуар, похожий сейчас скорее бурную горную реку, чем городской асфальт. Было самое темное время суток, когда сумерки уже сгустились, а уличное освещение еще не зажгли. «Экономят, гады, – злобно подумал Андрей, имея в виду электричество и коммунальные службы. – Выглянули бы в окно. Тьма какая».

Мимо него проскочила из здания на улицу стайка незнакомых девиц. Они напомнили Андрею о курилке. Содрогнувшись, он поднял воротник и резко, одним махом, как прыгают в холодную воду, выскочил из-под спасительного козырька. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас вновь встретиться с той парочкой, что так напугала его утром.

Дождь хлестал в лицо и почти ослеплял. Приходилось все время вытирать рукой глаза, которые заливала холодная влага. Прохожих на этой отдаленной от центра улице было немного. И все они спешили. Чтобы скорее добраться до троллейбусной остановки, дома или любого другого укрытия, которое спасет их от пронизывающего холодного ветра и разверзшихся небес.

Тротуар напоминал архипелаг. Дождевая вода заполнила все его неровности, образовав большие и маленькие лужи, между которыми отдельными островками выступал асфальт. Сначала Андрей старался избегать глубоких мест. Словно играющая в классы школьница, он перепрыгивал с одного островка на другой. Но, промахнувшись пару раз в почти непроглядной темноте и с плеском приземлившись в самой середине очередной лужи, он плюнул на обувь и пошел, не разбирая дороги.

До остановки было далеко. Почему он не додумался взять на работу зонтик? Идиот. Теперь пальто промокнет насквозь. И туфли тоже. Впрочем, туфли промокли бы в любом случае. Но пальто до утра не высохнет. Может быть, включить обогреватель и попытаться его подсушить? Или надеть завтра куртку? Если он доживет до завтрашнего утра.

Тошнота так и не отпустила его. А все случившееся сегодня заставляло почти со страхом ждать надвигающейся ночи. Улица, даже залитая дождем и продувае-мая холодным ветром, казалось ему безопаснее пустой квартиры. Здесь, по крайней мере, хоть изредка попадались люди. Андрей ощущал с ними невольную общность. Потому что понимал, что на его месте они также тряслись бы сейчас от страха. А значит, им можно доверять. Они свои, они не выпустят клыки и не за-жгут глаза.

Может быть, пойти сегодня ночевать к родителям? Но это было бы выходом только в случае, если то, что он видел, не мерещились ему. Если же по не вполне понятным причинам он просто сходит с ума, пугать родителей было в высшей степени бестактным. Он представил, как среди ночи вскакивает с кровати и зовет на помощь. И прибежавшие  к нему в комнату мама с папой видят его безумный взгляд. Что он им скажет? Что ему приснился кошмар? Но он уже, мягко говоря, слишком взрослый, чтобы учинять истерики из-за нехорошего сна. Нет, уж лучше он… Впрочем, слово «лучше», кажется, не подходило к его ситуации.

По нормальной погоде можно было бы выехать в центр и ходить по улицам до глубокой ночи. До полного изнеможения. Чтобы прийти домой и сразу лечь спать. Но по такой непогоде долго не проходишь. Тут, правда, можно сойти за ненормального. Впрочем, по-видимому, его степень безумства была еще не самой крайней. Он убедился в этом, когда заметил впереди велосипедиста. Тот ехал навстречу, и шорох шин  по мокрому асфальту был слышен издалека.

«Должно быть, его прихватило еще сильнее, чем меня», – подумал с неким облегчением Андрей. Он тут же поймал себя на мысли, что его удовлетворение от этого никак нельзя назвать достойным приличного человека. И все же он не мог невольно не обрадоваться. Это не было злорадством по поводу несчастья другого. Нет, это была радость, которую, наверное, должен испытать астронавт, который, пролетев сто тысяч световых лет и состарившись в тесной кабине своего корабля, встречает на далекой планете братьев по разуму.

Брат по разуму медленно приближался и, казалось, совсем не обращал внимания на дождь. Вскоре Андрей смог разглядеть его во всех деталях. Это был молодой человек в длинном пальто, несуразном для прогулок на велосипеде вообще, а в дождливую погоду тем более. Он механически равномерно крутил педали, как будто не он заставлял их вращаться, а они, крутясь под воздействием невидимого мотора, приводили в движение его ноги.

Велосипедист был без шапки. Его длинные черные волосы намокли и облепили его лицо сосульками, с кончиков которых капала вода. При взгляде на это лицо Андрея точно уколола под сердце игла. Юноша был бледен, как покойник. По крайней мере, Андрей, видевший покойников только в кино, представлял их себе именно такими.

Ни один мускул не шевелился на этом безжизненном лице. Но страшнее всего были глаза. Они напоминали два пустых черных отверстия. Велосипедист, казалось, не мигая, смотрел вперед, сквозь дождь и пространство. Приблизившись, он повернул голову. Мертвые глаза смотрели на Андрея, точно дула двустволки – черные и бездонные.

Велосипедист медленно надвигался на Андрея, все время держа его под при-целом своих страшных глаз. А тот, как завороженный, не мог оторвать от него взгляда. Так кролик смотрит на удава, погружаясь в бездну его гипнотического притяжения.

В тот самый момент, когда они поравнялись, синеватые губы велосипедиста зашевелились. От Андрея не ускользнуло это движение – едва заметная жизнь среди мертвого пространства бледного лица. В следующую секунду он понял, что губы не просто шевелятся, а произносят какие-то слова. Движения повторялись. Одно слово? Андрей напряженно следил, силясь угадать. Зачем? Он не мог бы ответить на этот вопрос. Губы незнакомца плотно сжимались и затем выталкивали из себя один единственный слог, точно выплевывали его. «Пров, – беззвучно говорили эти губы. – Пров, Пров, Пров».

Не понимая, что он делает, Андрей шагнул навстречу велосипедисту. Он даже протянул вперед руку. Нет, не желая его схватить. А словно задавая немой вопрос: «Почему?»  Но юноша, почти незаметным движением руля увел велосипед в сторону и, обдав Андрея брызгами из лужи, проехал мимо. Еще мгновение, и он растаял во все более сгущающихся сумерках.

Андрей затравленно оглянулся по сторонам. Он силился понять: видел ли кто-то еще этого велосипедиста, или тот был плодом его больного воображения? Но понять это было невозможно. Люди торопились по своим делам, не обращая друг на друга внимания. А приставать к прохожим с вопросом: «Проезжал ли здесь две минуты назад бледный юноша на велосипеде?» – Андрею не хотелось. Тут он действительно сошел бы за ненормального.

Он тихо дошел до остановки и сел в троллейбус. Водитель, должно быть, включил отопление. В салоне было душно, как в прачечной. Испаряясь с промокшей одежды, влага затуманила изнутри окна и наполнила троллейбус запахом мокрой материи. Андрей дотянулся рукой до поручня и намертво вцепился в него.

Лицо велосипедиста не давало ему покоя. Раз за разом он мысленно просматривал его: бледна кожа, синюшные губы, черные провалы глаз, уши… Стоп! Он только что сообразил, что к ушам незнакомца шли проводки. Наушники? Это многое объясняло. Если и не бледность кожи – впрочем, каждый имеет право быть настолько бледным, насколько это позволяет мать-природа, – то, по крайней мере, шевелящиеся губы и отстраненный вид. «Он ничего не старался мне сказать – он просто подпевал!» – чуть не вскрикнул Андрей.

Дурак? Конечно, дурак. Кто же катается под проливным дождем на велосипеде? Да еще в кашемировом пальто. Но вполне реальный дурак, каких тысячи, а то и миллионы. Может быть, пьяный или даже наркоман. Фу, как хорошо, что он, Андрей, не дотянулся до него рукой. Хорош бы он был, остановив посреди улицы обдолбанного в хлам подростка. Того и гляди, тот полез бы в драку. Только этого ему сейчас не хватало. Ко всем его заскокам в придачу.

Найдя логическое объяснение уличной встрече, Андрей немного повеселел. Красные огоньки обгонявших троллейбус машин напомнили ему о новогодней елке. У них в семье долго ставили елку. Даже когда он уже учился в институте. Новый год был последним праздником, который он любил. Потом все куда-то ушло. И тридцать первое декабря стало таким же скучным днем, как и все остальные. Наверное, он просто вырос.

С приближением к центру троллейбус набивался все плотнее. Трудно было представить, что орды, штурмовавшие его на каждой остановке, смогут помес-титься в салоне. Но, вступая в явные противоречия с законами физики, люди протискивались внутрь. И на пространстве, где еще два перегона назад, кряхтя и бросая друг на друга гневные взгляды, с трудом помещались два пассажира, теперь, ни на что не жалуясь, стояло пятеро.

Наседавшая толпа оторвала Андрея от поручня и протащила, как морская волна влажную гальку, вглубь салона. Он, впрочем, не сопротивлялся. Ехать ему было долго – почти до конечной. Обилие народа скорее радовало. В салоне царило то чувство единения, которое появляется у людей, стесненных тяжелыми обстоятельствами, но движимых общей целью. И целью этой было поскорее доб-раться домой.

Спустя минут сорок Андрей сошел на своей остановке уже изрядно успокоенным. Дождь перестал. Небо местами расчистилось. И даже стало слегка вымораживать. Такие резкие перепады погоды бывают только глубокой осенью. Продравшаяся сквозь отогнанные к горизонту облака луна заливала улицу желтоватым светом.

С чувством легкой иронии Андрей вспоминал о своих страхах. Нет, сегодня явно был не его день. Сначала нехороший сон. Потом пошлые разговоры ни о чем в курилке. Да еще эти девицы. Ладно, пусть и с крупными зубами, но не вампиры же, в конце концов? Они же искренне хотели ему помочь. А затем еще и этот странный велосипедист. Плюс дождь, плюс темнота, плюс лужи. Словно сама природа ополчилась против него. Но теперь, кажется, все было уже позади.

Приободрившись, Андрей почувствовал себя настолько хорошо, что, наслаждаясь собственной смелостью и вернувшейся к нему способностью спокойно анализировать происходящее вокруг, поднял взгляд и, вздохнув полной грудью холодный осенний воздух, огляделся по сторонам.

В это мгновение он услышал знакомый шум. Не шум даже – шелест, шорох. Этот звук трудно спутать с чем-либо. Так, негромко, но отчетливо, шуршат шины велосипеда по мокрому асфальту. Андрей вздрогнул. Неприятный холодок пробежал у него по всему телу. Впрочем, он тут же постарался взять себя в руки. Ведь еще один велосипедист лишь доказывал то, в чем он так старательно убеждал себя в течение всей поездки в троллейбусе. А именно: люди, тем более эти оглашенные подростки, ездят на велосипедах по осенним улицам, в кромешной тьме и тотальной мокротище.

Почти гипнотизируя взглядом пространство, он напряженно уставился вперед. И он увидел бледное лицо. Юноша вновь ехал ему навстречу. Все в том же пальто –  по-видимому, мокром насквозь – и с прядями черных волос, с которых капала вода. Нет, его нельзя было спутать ни с кем другим.

Андрей сделал несколько неуверенных шагов назад. Так отступают перед тем, как броситься бежать. Но он не побежал. И вовсе не потому, что смог совладать со  страхом, который навалился на него с новой силой. Нет, он не побежал единственно из-за того, что страх его был так силен, что парализовал все его тело. Сделавшись ватными, ноги отказывались слушаться.

Он затравлено огляделся по сторонам. Ему подумалось, что, останься он один на один с жутким велосипедистом, тот просто-напросто задавит его, затопчет, убьет, разорвет руками на части. К счастью, вокруг были люди – обычные прохожие, присутствие которых было теперь единственным его спасением.

Округлившимися глазами Андрей вглядывался в велосипедиста. Нельзя было предположить, чтобы он промчался по улицам, обогнав троллейбус. И что же тогда? Миновав Андрея, он тут же спрыгнул с велосипеда, погрузил его в машину (может быть, в микроавтобус?), сел в нее сам и помчался по городу, чтобы сейчас вновь проехать навстречу? Других вариантов не было. Кроме тех, которые подсказывало ему его подсознание. Но которые он предпочитал не выпускать наружу.

Хотя вариант с машиной был не намного утешительней. Объяснить такое поведение бешеного подростка простой случайностью было решительно невозможно. Нет, подобное могло произойти только в том случае, если те, с кем этот подросток был связан, прекрасно знали, где живет Андрей и каким маршрутом он ходит домой.

Даже отбросив мысли о сверхъестественном, приходилось допустить, что за ним следили. Кто? Зачем? С какой целью? Что им от него нужно? И, самое глав-ное, кому? Впрочем, он уже задал вопрос «кто»… Обратиться в милицию? Но с чем? Написать в заявлении, что его преследует велосипедист в мокром пальто? И что он против него имеет? Он что, напал на него? При этой мысли Андрей вздрогнул. Нет, не надо даже в мыслях напрашиваться на такое. Того и гляди накличешь беду. А этот парнишка… Он, конечно, щуплый на вид. Но ненормальные, они сильные. От них не отобьешься.

В этот момент велосипедист поравнялся с Андреем. Как и в предыдущий раз, губы его зашевелились. Нет, он отнюдь не напевал песенку из своего плеера. Глядя прямо на Андрея своими жуткими, как ружейные стволы, глазами, юноша бесцветным голосом четко произнес: «Пров. Найди Прова» – и медленно проехал мимо.

Теперь у Андрея не оставалось никаких сомнений: он тихо сходит с ума. Чтобы окончательно проверить себя, он, стараясь выглядеть как можно более естественным, нарочито весело обратился к поравнявшемуся с ним мужчине:

– Надо же. В такой дождь – и на велосипеде.

– Кто? – непонимающе переспросил тот в ответ.

– Молодой человек, – с тревогой пояснил Андрей.

– Молодой человек? – казалось еще более растерявшись, вновь переспросил мужчина. – Простите, не заметил.

– Это вы меня извините, – пробормотал вконец отчаявшийся Андрей.

Получалось, что адский подросток ему померещился? Этот факт только усилил его тревогу. Андрей содрогнулся, вновь подумал о святой воде и, плотнее запахнув воротник мокрого пальто, поспешил к своему дому.

5

Юлька пришла неожиданно. Без приглашения. И даже без предварительного звонка. Андрей не приветствовал подобной фамильярности. Подружки должны знать свое место. Если он позволит им приходить, когда вздумается, в конце концов, они могут здесь столкнуться. И что тогда? Истерика? Рванье волос? Хорошо, если девчонки будут рвать волосы друг другу. Как говорится, бесплатное развлечение. А если они примутся за него? Только этого не хватало. Подружек надо держать в узде.

Впрочем, все эти рассуждения были актуальны прежде. До того как к нему стали являться не то призраки, не то галлюцинации, не то – он вновь с содроганием вспомнил острые клыки девиц в курилке и синюшные безжизненные губы дьявольского подростка – вампиры. Теперь он, казалось бы, должен был радоваться присутствию в доме еще кого-то. Однако почему обязательно Юлька? Он мог пригласить Таньку. Или… Да, собственно говоря, почему это вообще должна быть женщина? Состояние страха и ставшая неизбывной тошнота никак не настраивали его на лирический лад.

Он мог бы позвать друзей. Они сидели бы целую ночь на кухне, пили пиво, курили и трындели о бабах и локальных сетях. Подобный мальчишник сейчас подошел бы ему куда больше, чем необходимость исполнять свой мужской долг перед Юлькой.

Ее назойливость раздражала его. И почему женщины думают, что мужики только о том и думают, как бы уложить их в кровать? Он вспомнил про пламенное выступление Генки в курилке и понял его правоту. Да, только развод придает человеку житейскую мудрость, которой так не хватает ему для правильного воспитания подружек.

Андрей устало вздохнул, встал с дивана, потянулся, разминая спину, и направился на кухню. Там Юлька пыталась совладать с ужином. Ни с того ни с сего ее вдруг пробило на романтизм. «Может быть, почувствовала, что я скоро помру? – мелькнула в голове у Андрея нехорошая мысль. – Женщины, они, как собаки, чувствуют всякие несчастья». Напряжением воли он отогнал подобное предположение, постаравшись убедить себя в том, что девица решила его пора-довать бескорыстно. Хотя, если честно, от его смерти ей тоже было бы мало выгоды. Он все равно не включил ее в свое завещание, ибо у него просто не было такового. Так или иначе, но Юлька хотело побаловать его ужином при свечах.

Зайдя на кухню, Андрей убедился, что из обещанного меню ей удались пока только свечи. Они уже стояли в медном канделябре на столе в комнате. Сама Юлька, ощерившись, как ведьма, и прищурив глаза от густого чада, заполнившего кухню даже при открытой настежь форточке, пыталась пере-вернуть на сковородке какие-то чумазые куски – не то мяса, не то рыбы.

– Кого жаришь? – как бы невзначай спросил Андрей.

– Братца Иванушку! – огрызнулась девица, словно читая его мысли о ведьме. – Твое масло стреляет, как фейерверк.

– Я куплю тебе сварочный щиток, дорогая.

Юлька подняла на него свои большие карие глаза, полные мучительного укора. Такими глазами колли смотрит на хозяина, когда тот заставляет ее пройти по бревну.

– И асбестовые рукавицы, – добавил Андрей.

– Хватит, прошу тебя, – простонала Юлька.

К своему удивлению Андрей заметил, что глаза ее наполнены слезами. Сначала он даже хотел пожалеть ее. Но вовремя понял, что причиной коварной влаги было вовсе раскаяние девушки по поводу своей кулинарной беспомощности, а заполнивший помещение едкий дым. Утерев глаза рукавом, Юлька вновь вернулась к сковородке.

– Юль, послушай, – вспомнив кое-что, спросил ее Андрей с самым наивным видом. – Я тут хотел у тебя спросить. Пельмени перед варкой надо разморажи-вать?

Юлька, найдя предлог, чтобы хоть на миг еще раз оторвать глаза от чадящей сковороды, снова посмотрела на него. При этом ее большой рот скривился в жалостливую улыбку.

– Какой же ты у меня глупенький, – покровительственно произнесла она. – Всему-то тебя нужно учить. Сам подумай: разве можно их класть в кастрюлю замороженными?

Андрей безропотно кивнул и покинул поле боя подруги со сковородой. Он вернулся в комнату со свечами и прилег на диван. Гадкие и ничем, кроме душевного нездоровья или оккультизма не объяснимые странности, которые сыпались на него целый день, дали о себе знать неимоверной усталостью.

Ему показалось, что он закрыл глаза всего на несколько минут. Но когда Юлька разбудила его, он, взглянув на часы, понял, что проспал никак не менее часа. Он провалился в сон точно в огромную мягкую перину, самостоятельно вырваться из пуховых объятий которой было решительно невозможно. Он не видел никаких снов, и его не мучили кошмары. «Усталость – лучший друг умалишенных», – подумал Андрей, удивившись афористичности собственных мыслей.

Больше всего на свете ему хотелось сейчас остаться на диване. И так, не рас-стилая постель и не раздеваясь, проспать до утра. Но Юлька ни за что не позволила бы ему этого. Она теребила его, и целовала, и, видя, что он никак не хочет окончательно просыпаться, гнала умываться.

Он внимательно посмотрел на свою подругу. Ее глаза были красными и при-пухшими, как от слез, от кухонного чада. Правой рукой она почесывала обожженное сковородой запястье левой. И, по меньшей мере, два ее ногтя были сломаны под самый корень. Андрей понял, что будет последней сволочью, если сейчас отмахнется от нее. А значит, ему предстояла неприятная процедура дегустации Юлькиной стряпни. И он пошел умываться.

Когда он вернулся из ванной, Юлька зажгла свечи и потушила свет. От этого комната заполнилась тенями. Они копошились и мельтешили точно пассажиры на вокзальном перроне перед отправкой поезда. В углах поселились причудливые создания, которые корчились словно в предсмертных муках при всяком движении людей в комнате. И ты невольно ощущал себя инквизитором, от одного взмаха руки которого начинают трепетать осужденные на смерть ведьмы и колдуны.

По спине Андрея поползли предательские мурашки. Учитывая сегодняшние перипетии, он предпочел бы ужинать при включенной люстре. Но Юлька стара-тельно создавала интим. В любом случае, при свечах ее стряпня должна была вы-глядеть привлекательнее, чем при ярком свете.

Женщина щебетала что-то о невыносимой осенней погоде и покупке новых штор. О том, как к ней прицепился сегодня в магазине какой-то не то пьяный, не то просто дурачок. Андрей почти не слушал ее. Он старательно распиливал ножом бурые лепешки, лежащие в его тарелке, и отправлял в рот кусочек за кусочком. Тошнота его вновь усилилась. И время от времени ему приходилось  хмыкать. Как будто от Юлькиных рассказов. На самом деле – чтобы скрыть рвотный рефлекс, завуалировать его то ли смешком, то ли покашливанием.

Неожиданно в бесконечной болтовне его подружки его словно полоснуло слово. «Пров!»

– Что, какой Пров? – почти вскрикнул он.

– Пров? – вздрогнула Юлька. – Я не говорила «Пров». Я говорила: «Да ПРОВались ты на этом месте…»

Она растерялась и недоуменно глядела на него. Она внезапно поняла, что он совсем ее не слушает. И вид у нее при этом был настолько несчастный, что Анд-рею стало неловко.

– Прости, – буркнул он, давясь пригоревшим мясом. – Я задумался. Тяжелый день. Так о чем ты говорила?

Юлька стряхнула с себя минутное оцепенение и радостно продолжила свой рассказ. Наверное, она хотела порадовать его, развеселить, поддержать. Андрей понимал это. Но ничего не мог поделать с чувством тревоги, которое вновь охва-тило его и не проходило. Юлька показывала, как она продиралась сквозь толпу в универмаге, стараясь избавиться от назойливого ухажера. При этом она размахивала руками. И тени по углам корчились под все более изощренными пытками. Они сгибались вдвое, выворачивались наизнанку, ползли и извивались.

Андрей судорожно сдерживал тошноту. Он уже вовсе не слушал Юлькину болтовню. И думал только о том, как досидеть до конца ужина. Страх заставил его напрячься всем телом. Ему казалось, что тени из того угла, что был за его спиной, вот-вот набросятся на него. Он утешал себя только тем, что Юлька сидела напротив него. А следовательно, должна была увидеть, если бы за его спиной творилось что-то сверхъестественное. Впрочем, она была слишком увлечена собственной речью.

Превозмогая ужас, Андрей, стараясь не привлекать внимание подружки, оглянулся через плечо. Однако его движение не осталось незамеченным. Юлька фыркнула и замолчала. После ее непрекращающейся трескотни наступившая тишина еще более напугала Андрея. Но он не должен был выдавать себя. Иначе тени точно набросились бы на него… на них обоих. Нет, все же только на него. Тени никогда не набрасываются на тех, кто не верит в их могущество. Боже, что он несет? О чем он думает?

– Что? – изо всех сил стараясь выглядеть если не веселым, то хотя бы доброжелательным, спросил он.

– Что – «что»? – надув губы, бросила в ответ Юлька. – Я не понимаю. Что с тобой сегодня происходит? Ты даже не хочешь делать вид, что тебе интересно, как я провела день. Ты не понимаешь, как мне обидно. Я…

– Прости, – выдавил из себя Андрей. – Показалось. Вроде что-то стукнуло за спиной.

– Где? На балконе? – огрызнулась Юлька. – Карлсон прилетел? Или этот, как его, Пров?

– Пров? – Андрей невольно вздрогнул и, ненавидя себя за это, но не в силах сдержаться, вновь нервно оглянулся.

– Тебя, я вижу, теперь мужчины стали интересовать? – рявкнула юная особа. И ее взгляд скользнул по Андрею точно скальпель.

При других обстоятельствах тот факт, что Юлька вдруг приревновала его к яростно ненавидимому им Прову, мог бы развеселить Андрея. Но теперь он чув-ствовал себя настолько плохо, что не смог оценить комизм ситуации. Его серьез-ность только подлила масла в огонь. И женщина разразилась жалобами о своей несчастной доле вообще и конкретном испорченном вечере в частности.

– Прости, я просто устал, – выдавил из себя Андрей.

Неожиданная капитуляция противника смутила Юльку. По инерции она бросила ему в лицо еще несколько упреков. Так сразу не может остановиться разогнавшаяся машина. Но продолжать конфликт было бы в высшей степени глупо. И она, все еще недоверчиво поглядывая на своего избранника, встала из-за стола и полезла целоваться.

Впрочем, женские ласки не доставили сейчас Андрею никакого удовольствия. Гораздо больше его бы обрадовало, если бы Юлька включила свет. Много света. Люстру, торшер, бра. И еще в коридоре. В коридоре тоже обязательно нужно было включить. Чем больше света – тем лучше.

Уже несколько минут Андрей напряженно вглядывался в то, что творилось в дальнем от него и самом темном углу комнаты. Тени, что плясали по стенам от театральных жестов, которыми его подружка сопровождала свою тираду, в том самом углу вели себя как-то нехорошо. Их движения явно не совпадали с Юльки-ными.

Встать и включить свет – вот что надо было сейчас сделать. Но у Андрея не хватило бы на это сил. Попросить Юльку? Но как бы она расценила его слова, если бы он обратился к ней с подобной просьбой, прервав поток ее упреков? Только как издевательство. Словно завороженный, следил он за тем, как в углу что-то копошилось, мельтешило и жило, казалось, своей собственной жизнью.

Теперь же, когда своими извинениями он разом выбил Юльку из колеи и она села верхом к нему на колени, он вполне отчетливо разглядел в темном углу человеческую фигуру. Старушка стояла, сложив на груди руки, и точно молила его о чем-то.

– Бабушка? – выдохнул он. И тут же добавил уже убежденно и почти обреченно: – Бабушка.

– Ты это мне? – взвилась Юлька, которая и так уже искала повода для нового скандала, расстроенная тем, что Андрей явно не отвечал на ее ласки: – Я на три года тебя моложе, «дедушка»!

Она вскочила у него с колен и заломила руки в бессильной злобе. Андрей понимал, что ему надо как-то успокоить обиженную девицу. Но сейчас ему просто было не до нее. Он приласкает ее. В другой раз. Когда-нибудь. У него еще будет для этого время. По крайней мере, если он справится со своими навязчивыми видениями. А если – нет?

В принципе, свободное время будет у него и в психушке. Там, пожалуй, его даже больше, чем на воле. Но Юлька, наверное, не придет к нему туда. Кто же захочет связать свою жизнь с психом? С другой стороны, какой псих захочет всерьез связать свою жизнь с Юлькой? Сидеть рядком и размораживать пельмени перед варкой? Или грызть обгоревшее мясо?

Впрочем, он все время думал не о том. Его подружка уже изломала себе все руки и картинно прилегла на диван. Андрей заметил это краем глаза. Оторвать взгляд от бабушки он не мог. Юлька явно ждала его. С утешениями и извинениями. Но сил встать и подойти к ней, повернувшись спиной к фигуре в углу, у него не было.

Он вглядывался и вглядывался в лицо бабушки. И понял, что больше не боится ее. «Стал своим для приведений», – промелькнула у него в голове злорадная, почти мазохистская мысль. Но он тут же прогнал ее прочь. Нет, он не боялся бабушки, потому что она не могла причинить ему ничего плохого. Какая разница, в каком мире (а, может быть, лишь в его больной голове?) она находилась? Душа человека не может меняться после смерти. Как не стирается его память. Разве бабушка могла причинить ему вред? Нет, она лишь просила его о помощи. Просила защитить ее от ненавистного Прова. Знать бы только, кто он такой?

– Где мне искать этого Прова? – спросил он.

– Да где хочешь, дурак, – огрызнулась с дивана Юлька. – Вылечись сначала. Я так старалась. Я… я пойду.

– Да, да, – рассеянно бросил Андрей. – Конечно. Иди. Чего сидеть.

После таких слов взглядом девушки, который она бросила на своего мучите-ля,  можно было, как автогеном, резать углеродистую сталь. Разинув рот, чтобы не задохнуться от душивших ее рыданий, она вскочила с дивана и замерла на мгновение, ожидая, что Андрей бросится к ней извиняться.

Но ему было сейчас не до нее. Он снова обратился к фигуре в углу:

– Бабушка, скажи, наконец, где найти этого Прова? Кто он такой? Я его знаю?

Стоя к нему спиной и даже не проследив за его взглядом, Юлька как-то сразу севшим от огорчения голосом даже не спросила, а констатировала:

– Ты колешься…

Но Андрей не услышал ее слов. Юлька постояла еще мгновение. Нет, она уже не верила в то, что заставит мужчину обратить на нее внимание. Она просто выждала паузу. На всякий случай. Вдруг произойдет чудо, и ее труды на кухне все-таки будут оценены? Ведь она так старалась. Да, она, конечно, не кулинар. Но у нее есть другие достоинства. Это же правда. И она не заслужила такого обращения. Так и не дождавшись извинений, она, прижав ладони к пылающим щекам, выскочила в коридор.

Полоса света, который Юлька включила в коридоре, ворвалась в комнату с внезапностью волны, взломавшей сопротивление плотины. Желтый поток залил угол и захлестнул стоящую там фигуру. Андрей невольно дернулся вперед, чтобы сдержать свет, загородив бабушку своей тенью. Но было поздно.

Еще несколько мгновений – и свет погас. Юлька педантично выключила его, перед тем как покинуть ненавистную ей сейчас до глубины души квартиру. И хлопнувшая дверь возвестила о ее уходе.

В нарушаемой лишь светом свечей темноте Андрей вновь стал напряженно вглядываться в дальний угол. Но там больше никто не появился. Решив не ис-кушать судьбу – еще неизвестно, кто мог бы прийти к нему из темноты, – Андрей встал и зажег в комнате электричество.

Это не принесло ему ожидаемого спокойствия. Напротив: еще более, казалось, сгустившаяся тьма в коридоре вызвала у него новый приступ необъяснимого страха. А нахлынувшая в очередной раз тошнота заставила зайтись приступом удушливого кашля, от которого заломило грудь.

Прижав руку к груди и тяжело хватая ртом воздух, он почти заставил себя пройти в коридор. Щелчок выключателя показался ему оглушительным. Но темноте пришлось отступить в спальню. Андрей проследовал за ней. Он не хотел дать своему врагу ни единого шанса. Он собирался изгнать его из своей квартиры полностью и окончательно.

Вслед за спальней осветилась кухня, потом ванная. Вернувшись в коридор – стратегическую точку, которая позволяла одним поворотом головы заглянуть во все помещения компактной квартиры, Андрей торжествующе оглядывался по сторонам. Темноты больше не осталось у него в доме.

А что, если свет начнет гаснуть? Эта мысль внезапно пришла ему в голову, когда он вспомнил про курилку. Ведь там произошло именно это. И что тогда? Что ему делать? На всякий случай не надо гасить свечи. Хотя тому, кто может за-ставить  без всяких выключателей и реостатов медленно угаснуть электрическую лампочку, не составит никакого труда задуть их дрожащее пламя.

И эта тошнота. Хотя после того как он отведал Юлькиной стряпни, для нее было вполне естественное основание. Вернуть Юльку? Чтобы не ночевать одному? Андрей представил, как звонит ей на мобильный, кается в семи смертных грехах и просит вернуться. Она вернется. Тут нет сомнений. Но когда он представил себе торжествующий вид подруги, его затошнило еще больше.

Пойти к родителям? Он тут же ухватился за эту мысль. Но по подоконникам вновь барабанил  проливной дождь. Вызвать такси? Но как он узнает, что это обычный таксист, а не… Теперь он боялся оставаться один на один с незнакомыми людьми. В сравнении с автомашиной на залитых водой и оттого пустынных улицах квартира казалась менее уязвимой. Да, он останется дома. Так, скорее всего, будет лучше. Хотя он не был в этом уверен. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что уснуть ему сегодня не удастся.

6

Было около полуночи. Андрей сидел на ярко освещенной кухне. На плите закипал чайник. В его выпуклых никелированных боках комната отражалась изуродованной, словно искаженной гримасой боли. А сам чайник походил при этом на коробку, в которой кипятят хирургические инструменты. Как же она называется? Андрей никак не мог этого вспомнить. Впрочем, неважно. Если его болезнь будет прогрессировать, он скоро сам сможет спросить об этом у медсестры. Когда та придет в палату делать ему укол. Его привяжут к этой самой кровати ремнями, чтобы он не отбивался. И тогда проклятый богом и людьми Пров безнаказанно подкрадется к нему. Он уже ощущал его холодные и скользкие пальцы у себя на шее.

Андрей вздрогнул и огляделся по сторонам. Все было спокойно. Тем спокойствием, которое называют обманчивым. Что-то наваливалось ему на грудь, давило, заставляло тяжело дышать. И, как казалось, только кружка горячего чая сможет унять ту тошноту, что не отпускала его весь день.

Чайник засвистел. Звук, который он издавал, был резким и наряженным. Как будто чайник звал на помощь. Чтобы его сняли с плиты, прекратив тем самым ад-ские муки, которые он испытывал. Андрей невольно напряг слух. Точно ждал, что кто-то или что-то отзовется из комнаты. И уже его самого посадят на эту плиту.

Он встал, снял чайник и выключил газ. Превозмогая страх, прошел в комнату и вернулся оттуда с телефоном. Он не хотел оставаться там, возле стола со свечами. Казалось, тот был приготовлен для покойника. Почему он позволил Юльке уйти? Ему нужен был сейчас живой человек. Кто-то, с кем можно поговорить. Правда, подружка ждала от него не разговоров. А даже если и разговоров. От Юлькиной болтовни можно сойти с ума. Но даже ее бесконечные описания того, что она видела вчера в магазине, были бы ему сейчас в радость. Она нормальный человек. Она не стала бы трястись от страха, поворачиваясь спиной к дальнему углу комнаты. Страхи приходят только тогда, когда ты начинаешь бояться. Они выползают из щелей, выглядывают из-под кровати…

Кляня себя за малодушие, Андрей бросился на кухню бегом. Там ему было спокойнее. Он сам не мог объяснить почему. Он надеялся на то, что родители еще не спят. Набранный номер долго не отвечал. Наконец он услышал голос матери.

– Мам, послушай, ты не знаешь, кто такой Пров? – спросил он ее, стараясь при этом, чтобы его голос звучал как можно непринужденнее. – Засело вот в голову имя. Прямо навязчивая идея. Не могу отделаться. Бабушка, когда… когда я  к ней ездил в последний раз, говорила о каком-то Прове. А не могу вспомнить в связи с чем. Вертится в голове и вертится. Уснуть не могу.

– Андрюша, – вздохнула мама. – Тебе больше делать нечего, как звонить но-чью с такими вопросами?

– Ну, мама…

– Ладно, ладно. Я думаю, думаю. Пров, говоришь?

– Да, Пров.

От одного упоминания вслух этого имени у Андрея по спине поползли мурашки. Как будто он сам звал его. Просил прийти, появиться. «Вий, Вий, позовите Вия!» – вспомнилось ему. Нарисовать вокруг себя круг мелом? Хотя, собственно, от Вия он как раз и не помог. Дался ему этот Вий. Ему Пров нужен. Вернее, не нужен он ему. Ему нужно лишь узнать, кто он такой.

– Я вспоминаю только одного Прова, – послышался в трубке голос матери.

Андрей вздрогнул. Неужели? Все, оказывается, было так просто. Надо было только спросить маму. Сейчас ему казалось, что, возможно, бабушка действительно упоминала это имя при жизни. Тогда все объяснимо: нехороший сон, легкое расстройство сознания. И в голове его смешались бабушка и имя Пров. Сейчас мама скажет ему, кто он был такой.

– Ну? – спросил он с нетерпением.

– Да, только одного Прова, – задумчиво, очевидно, все еще перебирая в мыслях воспоминания, проговорила мама. – У Некрасова, в «Кому на Руси жить хорошо». Помнишь начало? «В каком году – рассчитывай, в какой земле – угадывай…» Дальше не скажу дословно. Но там был Пров. Эту фразу я помню точно: «А Пров сказал: царю!»

– Мама! – взмолился Андрей.

– Что? Ты же сам просил меня вспомнить, не знаю ли я какого-нибудь Прова.

– Мам, но настоящего Прова. Я же сказал, что о нем говорила бабушка.

– Она вполне могла цитировать тебе Некрасова, – резонно заметила в ответ телефонная трубка. – Твоя бабка, между прочим, если ты не забыл, отработала тридцать пять лет учительницей русского языка и литературы.

– У-у-у-у, – завыл от бессилия Андрей.

– Чего ты воешь, дитятко? – огрызнулась мать. – Убаюкать тебя, что ли? Юльки с тобой нет?

– Нет, – буркнул Андрей.

– А что так? Она сегодня звонила мне. Спрашивала, нужно ли мыть мясо перед тем как жарить.

Андрей фыркнул.

– И зря фыркаешь. Она старается.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Андрей.

Ему почему-то стало жалко Юльку. И он понял, что все-таки зря не удержал ее сегодня. Бог с ним, с мясом. И с пельменями, которые она, по-видимому, размораживает перед варкой. Не в пельменях, в конце концов, семейное счастье. Но мысли его тут же вернулись к главному предмету его разговора с матерью.

– Но мам, – протянул он обиженно. – Может быть, был какой-то Пров в нашей семье, в Таганроге, где вы жили?

– Может быть, в Таганроге и был какой Пров, – фыркнула трубка. – На триста тысяч населения. Видишь ли, я не всех там знала.

– Ну, постарайся вспомнить. Бабушка могла с ним работать. Или он жил по соседству. Кто-то, о ком бабушка могла говорить со мной. Только не литературный герой, я тебя умоляю.

– Ладно, ладно, я подумаю еще, – согласилась мать.

– Ну? – нетерпеливо переспросил Андрей после минутного молчания в трубке.

– Не торопи меня. Эта трубка возле уха меня раздражает. Дай мне спокойно подумать. Если я вспомню что-нибудь, я тебе перезвоню.

– Хорошо, – неохотно согласился Андрей.

Он повесил трубку, уже не надеясь на помощь матери. Ее предложение поду-мать слишком смахивало на желание отделаться от него и его глупых полуночных просьб.

Но Андрей ошибся. Не успел он налить себе чая, как телефон разразился тревожными переливами. Неужели ему повезло, и мама действительно вспомнила про какого-нибудь соседского одноногого инвалида Прова? Или про мальчишку, с которым она ходила в детский сад?

– Да? – почти крикнул он в трубку. – Вспомнила?

– Пров, – просвистела трубка.

Первую секунду Андрей все еще думал, что это мама. Что ее голос просто исказила некачественная связь.

– Тебя плохо… – начал было он, но сказать «слышно» не успел.

– Пров, найди Прова, – засвистела трубка.

В глазах у Андрея потемнело. Он тут же испуганно вскинул взгляд к потолку: не гаснет ли люстра, как сегодня днем лампочка в курилке? К счастью, ничего сверхъестественного не происходило.

– Это просто от страха, – стал убеждать он сам себя шепотом. – Нужно глубоко дышать.

– Найди Прова, – не унималась трубка, которую Андрей все еще продолжал держать возле уха.

– Кто вы? – спросил он, адресуясь к неведомому мучителю и не ожидая получить от него вразумительного ответа.

– У меня много имен.

– Так назови хоть одно.

– Ты сам его знаешь.

– Знаю, – прошептал Андрей. – Шизофрения. Вот как тебя зовут.

Он положил трубку на стол. Ему хотелось зашвырнуть ее подальше. Но руки не слушались. Что теперь делать? Шизофреники, говорят, слышат голоса. Но телефон. Как мог зазвонить телефон? Или это ему почудилось? А если нет? Тогда что – его выследили? Кто и зачем? И куда бежать? Они знают о нем все. Хотя, собственно говоря, что такого они могут о нем знать? Ничего тайного у него в биографии нет. И секреты родины он не выдаст просто потому, что никто и никогда с ним ими не делился. И миллион долларов он мафии не заплатит. Потому что у него нет таких денег. Он не интересен спецслужбам и бандитам. И кто же тогда его мучает?

Причем он с полной ясностью понимал, что ни погасшая лампочка и девицы с острыми клыками в курилке, ни призрак бабушки никак не вязались с какой-нибудь бандой, которая по непонятным и абсолютно извращенным причинам могла его преследовать.

Приходилось признать свою невменяемость. Но как бороться с душевной бо-лезнью, которая захватила тебя настолько, что подменяла физические ощущения? Пойти в больницу и все рассказать? Бред какой-то. Он навсегда испортит себе жизнь. Тогда что?

Человеческое сознание – сложная штука. Может быть, его наваждение связано с какими-то реальными событиями? Теперь ему и самому уже стало казаться, что бабушка упоминала при нем какого-то Прова. Давно, в его детстве. Родители постоянно мотались по командировкам. И до школы он почти все время жил у бабушки в Таганроге.

Конечно же, он не мог теперь помнить все, что ему тогда говорили, о ком рассказывали. Что-то напугало его? История, рассказанная бабушкой? Вполне возможно, что теперь, когда здоровье его пошатнулось – непрекращающаяся тошнота не позволяет в этом сомневаться, – детские страхи выплыли наружу. Нужно их восстановить. Тогда, возможно, у него хватит сил справиться с болез-нью.

– Вернуться к источнику страха, – сказал у него в голове внутренний голос. Но не тот мерзкий и свистящий, который требовал от него розыска треклятого Прова, а вполне нормальный внутренний голос, какой обычно еще называют здравым смыслом.

И тут приходилось ждать помощи только от бабушкиной сестры – бабы Вали. Кто как ни она мог помнить старые и всеми другими забытые разговоры? У стариков хорошая память на прошлое. Оставшись в старых девах, баба Валя всю жизнь прожила возле сестры. И если был в сундуках семейных историй ка-кой-то Пров, она должна была про него знать.

С одной стороны, план поехать в Таганрог выглядел немного диковатым. От него попахивало капитуляцией. Как будто он уступал требованиям мучавших его видений. С другой стороны, он отправлялся на поиски Прова совсем не в том смысле, которого требовали от него видения и голоса. Ничего мистического и таинственного. Он просто выяснит у бабы Вали, кто был этот человек, и в связи с чем бабушка могла ему о нем рассказывать. Тогда все должно было встать на свои места. По крайней мере, Андрей на это очень рассчитывал.

Может быть, даже не в Прове дело. Он уже два года не был у бабушки на кладбище. Надо бы проведать. Говорят же, что умершие зовут живых к себе на могилы, когда те слишком долго к ним не приходят. Правда, скорее всего, это просто совесть самих живущих взывает к ним. Неважно. Кто сказал, что его навязчивые мысли не связаны с ней, с совестью?

У Андрея оставалось еще две недели от отпуска. Он, правда, хотел взять их к Новому году. Но теперь ему было не до праздников. Еще неизвестно, доживет ли он до них, если не сможет справиться со своим недугом. Он завтра же напишет заявление. Начальство ему не откажет. Его уважают. Впрочем, это вранье. Никто его на работе не уважает. Ему не откажут единственно потому, что ни один дурак не будет брать отпуск сейчас, мерзкой и дождливой поздней осенью. И если он добровольно хочет поменять свой новогодний отдых на это межсезонье, то кто, скажите, будет ему в этом препятствовать?

Прижавшись спиной к стене, Андрей пил чай в ярко освещенной кухне. И с каждым глотком его решимость куда-то исчезала. Она словно растворялась  в желтом свете люстры, который, как вода аквариум, заливал помещение. И поездка в Таганрог уже не казалась ему логичным выходом из сложившейся ситуации. Что если в дороге ему станет хуже? А если ему не мерещится, и за ним действительно кто-то следит? Тогда оставлять город было просто опасно.

Но что ему еще оставалось делать? Пойти к психиатру? Южный уютный город был намного привлекательнее обшарпанных больничных стен. В любом случае, встать на учет в  психдиспансере он всегда успеет. С таким делом не торопятся. Не разумнее ли сначала попытаться восстановить душевное равновесие?

– Никуда не деться, – бормотал он, убеждая самого себя в им же самим принятом решении. – Надо ехать…