Собачий бог

Один на свете

Щенок опоздал. Все уже с жадностью хрустели куриными костями, оставленными сердобольной бабкой на аккуратно расстеленной на асфальте газете, а он все еще выбирался из наполовину заваленной битым кирпичом щели под крыльцом подъезда. Щенок уже почувствовал дуновение легкого ветра на своей мордочке, когда к крыльцу подъехала огромная, как дом, серая машина.

Все дальнейшее произошло почти мгновенно. Из машины выскочили два человека в резиновых сапогах. И мама, в бок которой воткнулся дротик с ядом, с хрипом упала на землю, а изо рта у нее пошла зеленоватая пена. Дергаясь в предсмертных конвульсиях, она все еще пыталась закрыть своим тщедушным телом детей. Но это не помогло. Щенок видел, как подошедшие к собакам люди палками стали убивать его братьев и сестер, дробя их крохотные черепа. И вся газета с так и не доеденными куриными костями оказалась залита кровью.

Щенок съежился, а его маленькое сердце судорожно забилось в его тощей груди с выпирающими во все стороны ребрами. Охваченный ужасом, он стал отползать назад в темноту. Люди в резиновых сапогах забросили то, что еще пару минут назад было собачьей семьей, в машину. И она, визгнув тормозами, рванулась к выезду со двора.

Щенок остался один. До самой темноты он сидел под крыльцом, дрожа от страха и не сводя испуганных глаз с окровавленной газеты, оставшейся лежать на тротуаре возле мусорных баков. Когда наступила ночь, он свернулся в комок и прикрыл глаза. Было холодно, и ему хотелось прижаться к теплому маминому боку или забиться в самую гущу копошащихся, фыркающих и сопящих братьев и сестер. Но их теперь не было. Он остался один на всем белом свете.

Когда рассвело, щенок, почувствовав голод, выполз из-под крыльца. Стараясь не обращать на себя внимания людей, которые теперь вызывали у него ужас, он прокрался вдоль дома и через арку выскользнул со двора на улицу.

 

Мудрая дворняга

На улице стоял шум от непрерывного движения машин. По тротуарам туда и сюда сновали прохожие. Испуганный щенок прокрался вдоль продуктового магазина и юркнул в темный проулок между домами, из которого аппетитно пахло колбасой.

Здесь стояли мусорные баки, рядом с которыми громоздилась пирамида пустых картонных коробок. Когда щенок подошел ближе, чтобы найти колбасу, между коробок послышался шорох, и в полутьме проулка сверкнули чьи-то глаза. Щенок вздрогнул и отпрянул назад. Ему следовало об этом догадаться: колбаса никогда не бывает ничейной. Он хотел выбежать обратно на улицу, но голод оказался сильнее страха.

Шорох послышался снова. А потом из-под картонного завала выползла, подтягиваясь на передних лапах, рыжая дворняга. Щенок вжался в асфальт. При этом его короткий хвост подергивался из стороны в сторону в знак добрых намерений. Впрочем, щенок прекрасно понимал, что его добрые намерения не помогут. И колбасы ему не видать. Кто же, кроме мамы, станет делиться с тобой колбасой?

— Не бойся, я тебя не обижу, — прервала его мысли дворняга. — Я скоро умру. На дороге меня сбила машина, и теперь я совсем не чувствую своих задних лап. Да и своего хвоста тоже. Иначе я бы с удовольствием повиляла им тебе.

— Машина? — вздрогнул щенок. — Серая?

— Не помню, — фыркнула дворняга. — Кажется, нет. Впрочем, ее цвет не имеет никакого значения.

— Давно это случилось? — нахмурился щенок.

— Очень, — моргнула слезящимися глазами дворняга. — Вчера.

— Но это же не так давно? — вздрогнул щенок, перед глазами которого вновь мелькнула окровавленная газета с куриными костями.

— Давно, если ты испытываешь такую сильную боль, как я, — уточнила дворняга.

— А я вчера остался один на свете, — понурился щенок.

— Это плохо, — вздохнула дворняга. — Хочешь поесть? Бери колбасу. Люди принесли мне ее вчера вечером.

— А как же ты? — сглотнул слюну щенок.

— Я больше не хочу есть, — сморщила нос дворняга. — Я сама стала пищей для своей боли.

— Но ты умрешь, если не будешь есть, — посмотрел на дворнягу щенок, незаметно для самого себя подбираясь на дрожащих от голода и волнения лапах к разложенной на полиэтиленовом пакете мелко нарезанной колбасе.

— Я умру в любом случае, — вздохнула дворняга. — Меня уже не спасти. А ты, когда поешь, должен отправиться на поиски собачьего бога.

— Кого? — удивился щенок.

— Собачьего бога, — повторила дворняга. — Его можно встретить среди людей. Ты сразу его узнаешь. Собачий бог берет собаку к себе домой. Он кормит ее и гуляет с ней. И плачет, когда она навсегда уходит от него за радугу.

— Умирает? — уточнил щенок.

— Это я умираю, — вздохнула дворняга. — А от собачьего бога собаки уходят за радугу. Ты должен найти его.

— Таких людей не бывает, — вздрогнул щенок, давясь колбасой. — Они злые, они убивают собак.

— Не все, — мотнула головой дворняга. — Есть и те, у которых добрые сердца.

— И ты знаешь таких? — недоверчиво покосился на дворнягу щенок.

— Я знала одну собаку, которой повезло, — вздохнула дворняга. — Пока ты ешь колбасу, а я все еще жива, я расскажу тебе историю о Джерри и ее ньюфах.

 

Джерри делает карьеру

Дворняга с перебитым позвоночником помнила, как Джерри была еще почти щенком. Она была шумной и предприимчивой дворняжкой, шатающейся по их двору. Кстати, Джерри – это вообще-то мужское имя. Но она была девочкой. Люди долго считали ее бездомной и кормили сосисками и колбасой. Впрочем, как выяснилось, хозяйка у нее все же была. Но на улице Джерри было сытнее, поэтому домой она ходила только ночевать.

— Джерочка пришла, — умилялась каждый раз добрая, но сильно пьющая хозяйка. — Заходи скорее.

Собака ныряла в коридор, ткнув приветственно носом в бок вышедшего ей навстречу кота:

— Привет, брат!

С уличными же котами отношения у нее были сложные. Их продолжительность и конечный результат ограничивались, как правило, лишь ловкостью и быстротой лап представителя мышеловного народца.

Впрочем, Джерри и сама не прочь была полакомиться мышью. Она таскала их из травы, как горячие пирожки с подноса на кухне. За подобную безжалостность, склонность к сварам и камуфляжную черно-серую расцветку люди во дворе прозвали ее омоновкой.

Свои свадьбы Джерри устраивала с таким шумом и размахом, что гудели и звенели три соседних двора. А хозяйки домашних псов со страхом косились на нее взглядами свекровей, утаскивая прочь своих рвущихся с поводков питомцев.

У нее было два помета. Судьбы щенков складывались по-разному. Так, как обычно они и складываются у полубездомных и беспородных собак. Во время третьей беременности кто-то ударил ее ногой в живот. По отношению к собакам это не считается преступлением. Владелец сапога мог быть доволен: щенки родились мертвыми.

А потом умерла и хозяйка Джерри. Она долго ждала пенсии. А когда получила ее, то ударилась в такой загул, что организм не выдержал. Хозяйкин сын продал материну квартиру. Права Джерри при этом, естественно, никак не обсуждались и в расчет приняты не были.

И вот тут Джерри несказанно повезло: ее взяли к себе собачьи боги. И они любили ее всю ее долгую жизнь. Правда, ей пришлось при этом налаживать непростые отношения с их ньюфами.

— Но это уже наши, собачьи дела, — фыркнула дворняга с перебитым позвоночником. — И к людям они не имеют никакого отношения.

 

«Люди» в черном

Ньюфаундленд – это уже скорее глупый человек, чем просто умная собака.

«Человечьего» в ньюфах очень много. Иногда доходит до смешного. Первый ньюф Джерри – Жофрей, например, очень любил жвачку. Часто, завидев, как хозяин отправляет ее себе в рот, он садился рядом, напряженно следя за работой его челюстей. А потом со свойственной ньюфам деликатностью аккуратно толкал хозяина лапой:

— Хватит жевать. Отдавай. А то невкусная будет…

Эта порода отличается воистину человеческой рассудительностью. Жофрея, например, так не смогли приучить к апортировке. Исключительно по природной тактичности сдерживая зевок, пес лишь провожал летящую вдаль палку усталым взглядом. Внешне это сильно смахивало на непомерную лень. Но стоило заглянуть собаке в глаза, чтобы все понять.

— Хозяин, — читалось в этих глазах, — а ты азартный! В твоем-то возрасте – и такие оргии! Ладно, если хочешь – сбегай за этой палкой. Если тебе заняться больше нечем. Поиграй, поиграй. Или Джерри пусть сбегает. А я вас здесь подожду.

Начисто лишенный сержантской хватки овчарок и доберманов, Жофрей при этом никогда не снимал с себя ответственности за благополучие всех членов семьи. Всякий раз, когда на улице или на прогулке в лесу ему не нравился встречный человек, он неизменно занимал позицию между своими близкими и потенциальной опасностью.

Следует добавить, что к Джерри Жофрей (для близких – просто Рей) относился по-джентльменски: разрешал спать на диване, есть и пить из его мисок и сопровождать его на прогулке. С видом истинного рыцаря он безропотно отдавал ей свою палку, когда Джерри во время прогулки на бегу выхватывала ее из его слюнявого рта. Жофрей прожил почти тринадцать лет и умер тоже, кстати, совсем по-человечески – от рака.

 

Тут я главный!

— Когда Рей ушел за радугу, — продолжила дворняга с перебитым позвоночником, — в доме появился Оушен. И карьера Джерри в качестве первой леди стала стремительно идти к закату. Маленький (по возрасту, но отнюдь не по размеру и богатырской силушке) ньюф настойчиво отгонял ее от миски с водой. А когда Джерри имела несчастье кокетливо выхватить у него изо рта палку, назойливый младенец долго гнался за ней по роще, пока не вернул свою собственность. Причем, похоже, чуть ли не с зубами незадачливой похитительницы.

— Ты, тетка, не балуй так больше! — закрепил он свою победу громовым рыком. — Тут я главный!

И Джерри пришлось с этим смириться. Такова уж женская доля, особенно, когда возраст начинает напоминать о себе и природные чары перестают действовать на противоположный пол.

— Ох, тетка, — закатывал глаза ньюф, откидывал как можно дальше назад голову и, вытянув переднюю лапу, с озорством, достойным лучшего применения, навешивал Джерри удар по спине.

— Да что же ты делаешь! — одергивали его хозяева.

Впрочем, в остальном Ося был чистый ангел. Наверняка именно поэтому тот, кто приносит в этот мир щенков, так быстро забрал его к себе обратно.

 

Одиннадцать друзей Оушена

Так уж получилось, что в поведении двух ньюфов оказалось больше различий, чем сходства. Жофрей по батюшке родом был из Великого Новгорода. И душу имел по-русски нараспашку. Если хозяева приводили домой другую собаку, он всегда с готовностью уступал ей содержимое своей миски.

— Бери, ешь, — показывал он всем своим видом. — Чего тебе? Вот говядина. Хорошая вещь. А вот печенка. Кровищи в ней! Язык проглотишь. Давай, давай. Не стесняйся. Налегай. Мне еще дадут. У нас тут всего много.

У Оушена отец бельгиец. И характер у него был – как бы это сказать мягче? – в общем, очень среднеевропейский. Так что для Джерри он жалел даже воду. Спокойно ньюф чувствовал себя лишь тогда, когда спал, свернувшись вокруг миски с влагой. Если он поворачивался к ней спиной, то задней лапой обязательно упирался в подставку, чтобы по вибрации почувствовать несанкционированное проникновение в сосуд чужого языка. И только когда ньюф отлучался по делам, Джерри могла добраться до заветной жидкости.

И это при том, что сам Оушен пил много и самозабвенно. В отличие от Жофрея он любил не себя в воде, а воду в себе. Нельзя сказать, чтобы и первый ньюф был большим энтузиастом водных видов спорта, но он хотя бы обожал лазить по лужам и болотцам.

Оушен лужи обходил стороной, а через лесные ручейки старался перепрыгнуть. Вода для него – продукт исключительно для внутреннего употребления. Его склонность к выпивке в сочетании с рано проявившейся слабостью к прекрасному полу придавали его характеру трогательную человечность.

Оушен был крайне настойчив в получении того, чего хочет. И добивался этого любыми способами, которые не исключали шантажа, провокаций и откровенных наездов.

Так, на каждую прогулку Оушен назначал себе «друзей». Он расставлял их для собственной игры, как тренер игроков на поле.

— Чувак, — подлетев к повстречавшейся на пути собаке, он недвусмысленно объяснял ей нехитрые правила, — смотри сюда. Будем играть. Значит так: я как будто буду нападать, а ты будешь типа убегать и визжать. Сечешь? Начали!

При этом любое неповиновение тут же выводило Оушена из себя. Не дай бог несчастная собака не пускалась от него наутек. Ньюф начинал искренне недоумевать:

— Чувак, ты что, в натуре, не понял? Ты конкретно должен бежать! Давай, давай. А не то я тебе щас как дам больно! Так-то лучше. Побежали, побежали. Хорошо. А визжать? Забыл? Чувак, ты у меня сейчас по делу завизжишь! Вот, правильно. Громче, громче. Молодец. А теперь я тебя буду как бы догонять и таскать за шкирку. Я ведь еще маленький, мне играть надо. Мы же друзья, правда?

От «дружбы» с десятимесячным ньюфом редко кто решался отказаться. И только Джерри могла выбирать, когда дружить с ним, а когда нет.

 

Ося-кутюрье

Со щенячьего возраста Ося имел слабость к раскройке ткани. Он не обрывал обои, не грыз обувь и не обгладывал ножки столов. Его любимым развлечением было завладеть куском материи – от носового платка до рубашки – и аккуратно разорвать его на узкие полоски, тщательно разложив их вокруг себя. Нахмурив умный лобик, щенок задумчиво перекладывал тряпочки, как будто собирал паззлы или планировал перейти к шитью. Тогда хозяева и прозвали его Ося-кутюрье.

По понятным причинам добывать ткань для моделирования ему становилось все труднее. Непритязательные тряпки в доме как-то очень быстро закончились. А в отношении одежды и аксессуаров хозяева стали осторожнее. О том, чтобы завладеть небрежно оставленным на спинке кресла кашемировым кашне, уже не стоило и мечтать.

И тогда Ося стал подворовывать. С нарочито рассеянным видом он появлялся на кухне. Он закатывал глаза и отворачивался от предложенных лакомств. На его оттопыренных и по-африкански пухлых губах играла при этом благостная ухмылка. Так он обманывал людскую бдительность и втирался в доверие. Вильнув на прощание хвостом, собака покидала помещение. Судьба полотенца, прихватки или фартука зависела только от того, насколько скоро хозяева о них вспоминали. При неблагоприятном стечении обстоятельств украденная вещь уже бывала аккуратно раскроена в коридоре.

По причине творческого голода Ося перестал гнушаться трикотажем. Так что к вещам, чье пребывание в легкодоступных и плохо охраняемых местах стало нежелательным, добавились носки и вязаные шарфики. И хотя раскроить носок на правильные полоски было почти невозможно, ньюф всякий раз пытался это сделать.

Как-то утром он обнаружил на лестничной площадке оброненную кем-то газовую косынку. Все шесть этажей (лифт как назло не работал) Ося то и дело спотыкался, ибо пытался одновременно спускаться по ступенькам и прижимать лапой к полу край драгоценного трофея. Зубами при этом он энергично оттягивал косынку вверх, ювелирно полосуя ее на узкие ленты.

Вершиной его портняжной карьеры стал бюстгальтер шестого номера, который он нашел на улице в самом начале прогулки, гордо пронес в пасти весь маршрут (причем чашечки симметрично свешивались по обеим сторонам его рта) и уже возле самого дома тщательно перекроил под кардиган сорок второго размера.

 

Кто последний за водой?

Кроме кройки, у Оси были еще две слабости. И первая из них – страсть к прекрасному полу

— Ох, ох, ох, — начинал причитать ньюф, завидев дамочку, — уйдет ведь!

Ося паниковал зря. От него не так просто было уйти. А потому хозяева дамочек изо всех сил старались обойти его десятой дорогой.

Второй, уже упомянутой выше слабостью ньюфа была невоздержанность в плане питья. Ося употреблял воду, как алкоголик спиртное – с жадностью и всегда до последней капли. Подчеркнуто неторопливо, выдерживая характер, он подбирался к миске. Делал два-три пробных хлебка, проверяя качество продукта. Довольно фыркал и отходил на несколько шагов, задумчиво пожевывая губами. Окончательно распробовав букет и удовлетворившись послевкусием, он возвращался, усаживался перед миской и начинал пить – основательно и радикально, до вылизывания дна посудины.

Ревность, которую он проявлял к драгоценной влаге, была такова, что при поверхностном наблюдении могла быть спутана с жадностью. Джерри едва успевала подойти к злосчастной миске и сделать пару глотков, как невесть откуда взявшийся Ося уже толкал ее носом в бок:

— Дамочка! Дамочка, я к вам обращаюсь! Вы последняя за водой? Я за вами буду.

Джерри оборачивалась и окидывала наглеца по-женски свирепым взглядом желтых глаз. Но жажда брала свое. И, втянув голову в плечи, она все же продолжала пить поспешными и судорожными глотками.

Терпения у Оси хватало ровно на пару секунд.

— Эй, — опять с силой толкал он ее носом в бок, — тут очередь, между прочим. И вода заканчивается. Так что не налегайте, дамочка, не налегайте так. Имейте совесть.

Раздраженная дворняжка тяжело вздыхала и уступала место у миски профессионалу. Нужно ли упоминать, что вода тут же допивалась до последней капли.

— Ну что, теперь будем играть? — подбирался ньюф к Джерри, допив воду.

Он откидывал голову назад, чтобы не получить в ответ по морде, вытягивал вперед переднюю лапу и с силой молотил ей по спине своей вынужденной подруги.

— Ося! — одергивали его хозяева. — Ося, что ты творишь? Не обижай Джерри!

(…)