Юлька

1

Эта история о том, как одному бездомному псу в Новый год сильно повезло. Впрочем, начнем мы немного издалека. И сначала познакомим вас с девушкой, которую звали Юлька. Она жила одна. Ее родители пять лет назад купили домик в деревне. И спустя два года перебрались туда окончательно.

Пропуская детали, перейдем к тому дню, когда произошли описываемые в этой повести события.

Без десяти девять тридцать первого декабря Юлька отложила книгу, встала с дивана, на котором сидела, поджав под себя ноги, и подошла к окну. Несмотря на горящие фонари на улице было довольно темно. Юлька прижалась лбом к холодному стеклу и выглянула на дорогу, проходившую как раз перед ее домом. Дом этот был неказист. В нем было два этажа, два подъезда, а сверху увенчан он был двугорбой крышей, которая только и отличала его от старой обувной коробки. Было в доме шестнадцать квартир, десятка четыре жильцов и бесчисленное число крыс, тараканов и прочих привычных к человеку живых существ.

Стоял дом, как уже было сказано, у самой дороги. По другую ее сторону местность шла в гору, куда поднималась еще одна дорога. Вдоль нее недавно построили несколько высоких домов, тоже напоминавших коробки из-под обуви, только поставленные на торец. Сразу после постройки в домах завелись многочисленные семьи. И прошлой осенью Юлька наблюдала из окна, как мужики-рукодельники стеклят лоджии и балконы. На горе над новостройками стояла школа, которая по вечерам светилась желтыми, как собачий глаз, огнями. В этой школе Юлька работала уже два года.

Сейчас весь пейзаж был покрыт толстым месивом снега. Погода в этот год не радовала. С ранней осени начала она плакать слезами дождя. Потом просто зарыдала. В начале ноября перешла на вой, сопровождавшийся бурными и настойчивыми метелями, которые просто сбивали вас с ног. И сейчас за окном выл ветер, кружился снег и смутной пеленой застилал не только ненавистную Юльке школу, но и дорогу, которая была не в пример ближе.

Вдруг Юлька заметила, как по улице, увертываясь от ударов коварного ветра, пробежал пес – маленький, короткий, неуклюжий и как-то совсем не подходящий для сурового бездомного существования. Юлька с грустью посмотрела ему вслед. Она определенно уже видела эту собаку утром.

2

В то утро Юлька проснулась ровно в девять утра. Она долго лежала в кровати, укрытая одеялом по самые глаза, и боролась с непреодолимым желанием остаться там навсегда – до того холодно и одеревенело было в комнате. В самый канун Нового года занятий в школе уже не было. Но директор Мурдаховский решил устроить педсовет, чтобы воспитать в учителях нечеловеческую волю. Поэтому Юльке все же пришлось встать. Торопливо одевшись и умывшись, она наскоро съела старую зачерствевшую булку, запивая ее чаем цвета собачьей мочи на снегу.

Надо сказать правду: чай не помог. Все еще содрогаясь от холода, Юлька надела ботинки, куртку, шапку и выскользнула из квартиры. О чудо! В подъезде горел свет. Надо сказать, лампочек там давно не водилось. Обрадованная тем, что по лестнице не придется спускаться ощупью, Юлька стремглав сбежала по ступенькам и выскочила на улицу. Именно тогда мимо нее и прошмыгнул тот самый пес.

Кромешная мгла ночи уже рассеялась, но мокрый снег крупными хлопьями лепил в глаза. Проводив пса долгим взглядом, Юлька побрела в обход дома к остановке, а добредя, стала ждать троллейбус. Она уже начала пританцовывать на месте, но общественный транспорт все не появлялся. Стоявшая недалеко от нее дама в норковой шубке смерила презрительным взглядом Юлькин потертый болоньевый пуховик. Наконец подошел троллейбус, и Юлька влезла в его плотно набитое людьми и оттого теплое нутро.

Она все-таки опоздала к началу педагогического шабаша, а потому, скинув на ходу куртку с шапкой и пригнувшись, постаралась незаметно проскользнуть в актовый зал, где на сцене громоздилась дряблая плоть Мурдаховского. Однако появление Юльки все же не ускользнуло от чуткого взгляда директора, который поднял глаза от своих бумажек, посмотрел на нее с явным неодобрением и лишь потом, тяжело вздохнув, продолжил доклад.

Юлька сложила шмотки на заднем ряду, а сама пробралась поближе и присела рядом с физиком Егором Петровичем. Прямо перед Юлькой сидела стая ее молодившихся незамужних коллег. Одна из них, Мирдза Карловна Пантанегриелите, свистящим шепотом доводила до сведения подруг свои последние похождения.

– Представляете, он схватил меня, как зверь, и потащил к кровати, – свистела Пантанегриелите, заламывая мощные, как у Геракла, руки, крытые бурым волосом. – Я даже не ожидала, что Эдуард такой садист и маньяк…

Юлька невольно посмотрела на мощный загривок и тяжелый подбородок (Пантанегриелите как раз полуобернулась) дочери хмурой Балтики, и ей стало жаль незнакомого ей Эдуарда. Пантанегриелите тем временем перешла к полному интиму и понизила голос, избавив Юльку от подробностей овладения маньяком.

3

После педсовета Юлька решила выбраться в город. Ей повезло: троллейбус был полупустой. И хотя ее пребольно толкнула в дверях какая-то навязчивая бабушка с острыми, как стамески, локтями, она все же нашла свободное место и села. Ехать было долго. Троллейбус постепенно наполнялся. Напротив Юльки сидела девчонка, рядом с которой помещался тучный бородатый мужик с портфелем и в тулупе. Это был местный известнейший писатель. Он обессмертил свое имя детективным романом «Крутая разборка на Ледовом». Речь в нем шла о бандитской драке на льду упомянутого в названии произведения озера. Роман этот, как писал маститый журналист городской газеты Виссарион Бузулупов, любивший выражаться мудрено, был «вторым по плотности фактуры полотном русской литературы после «Слова о полку Игореве». Кроме того, писатель этот был знаменит в Юлькином городе, а также в его пригородах новым переводом «Илиады» Гомера, который начинался так:

«Одиссей сидел за столом, оборонив буйную головушку в русых кудрях в лохань с малосольными огурчиками, когда влетел к нему ясный молодец Менька и застонал, закручинился соколик.

– Дуся, Дуся, Ленку мою умыкнули, – обратился он к Одиссею.

– Какую такую Ленку? – изумился Одиссей, отпив еще маленечко из ендовы с брагой. – Бабу твою, что ли?

– Ее, ее окаянную, – зарыдал Менька.

– Кто ж учинил разбой сей? – изумился Одиссей.

– Париска – песья кровь, – зарыдал Меня, икая и плюя на пол…»

Писателя звали Пантелей Паромчук. Впрочем, Юлька его не знала. Паромчук, который был весьма тучен, почти размазал сидевшую рядом с ним девчонку по борту троллейбуса.

– И почему у нас на двухместное сиденье влезает только один человек? – осуждающе глядя на выпирающий восьмимесячной беременностью писательский живот, подумала Юлька.

Троллейбус мирно трясся по направлению к центру города. Доехав до нужной остановки, Юлька, еще раз окинув неодобрительным взглядом чрево Паромчука, выскочила на улицу.

4

Бесшумной тенью скользнула она через дорогу. Было около двух часов пополудни. Улицу покрывало грязное растоптанное снежное месиво. И проносящиеся мимо машины швыряли в прохожих комья бурой слякоти. Шел снег, и было так темно, что хотелось зажечь фонари.

Людей кругом было полным-полно. Они поскальзывались на снеговой слякоти и бежали дальше, чертыхаясь и сокрушенно мотая головами. Перед магазинными витринами они вскидывали взгляд и настороженно, с ожиданием присматривались, как будто желая пронзить взглядом всю толщу двойных стекол и сумрачное нутро торговых точек. Люди готовились к празднику и запасались материальной пищей. Из пищи духовной они предпочитали сигареты и телевизор. Некоторые граждане тащили елки. Держа их наперевес, как копья, они вонзались в транспорт с грозным видом первобытных охотников на мамонтов. (…)