В 68-ми шурупах от счастья
Красные от слез и прищуренные, как у крокодила, глазки, шмыгающий носик и поджатые в невыразимой муке губы… Подарок на 8 Марта не понравился…
Всего за три недели до праздника Она говорила, что у Нее заканчиваются любимые духи, и трясла передо мной пустым флаконом. Я купил точно такие же…
— Зайчик, — говорит Она с надрывом, — зачем ты это сделал?
— Ты же сама говорила, что они любимые, — защищаюсь я.
— Я?! — свистящим шепотом произносит Она и от возмущения так распяливает рот, что при определенной сноровке я запросто мог бы удалить Ей гланды.
— Да, — говорю я с обреченностью человека, смеющегося в лицо расстрельной команде.
— Когда это было?
— Три недели назад.
Она истерически хохочет, демонстрируя глубину лежащей между нами пропасти непонимания.
— А сейчас я хочу другие! — поясняет Она. — И они даже на две тысячи дешевле.
— А я на тебе не экономлю, — говорю я, чтобы хоть что-то сказать.
— Ага, — говорит она мертвым голосом и вновь начинает рыдать…
К следующему 8 Марта я готовлюсь более тщательно. Мы заранее оговариваем, что я подарю Ей шкаф для спальни. Мы выбираем шкаф. И накануне праздника грузчики затаскивают в квартиру ворох упакованных в картон досок.
— Десятого числа придет сборщик и все соберет, — говорю я.
— Но я хотела уже завтра разложить вещи, — говорит Она, буравя меня красными от накатывающих слез глазками.
— Выходные, — говорю я.
— Именно, — подтверждает Она. — И я хочу разложить вещи.
— Но…
— Зайчик, — говорит Она, — так исторически сложилось: тот, кто собирает деревянного коня, тот и получает Елену. Короче, я отдамся сборщику прямо в этом шкафу, кем бы он ни был.
Я мельком просматриваю инструкцию по сборке и понимаю, что от секса меня отделяют ровно шестьдесят восемь шурупов и двадцать два винта. Отверткой руки в кровь сотрешь. Я вздыхаю и еду домой за шуруповертом.
Пока я собираю шкаф, Она сидит на кровати и задумчиво наблюдает за процессом. Когда через два часа я навешиваю последнюю дверку, Ее взгляд приобретает осмысленность.
— Зайчик, — говорит Она, — я поняла: шкаф лучше поставить не в спальне, а в задней комнате.
— Он же не пройдет в двери! — рычу я.
— Зайчик, он же разборной! — удивляется Она моей глупости.
— …
— В общем, — говорит Она, и ее губы начинают предательски кривиться, — нам втроем в спальне будет тесно. Так что один из вас, шкаф или ты, будет спать в задней комнате.
Усталым движением я поднимаю жало шуруповерта на линию огня и… переключаю его на реверс.
Пока я разбираю шкаф, перетаскиваю его в заднюю комнату и там вновь собираю, Она успевает всласть выплакаться.
— Зайчик, — говорит Она хриплым после плача голосом, входя в заднюю комнату, когда я вновь навешиваю на шкаф последнюю дверку, и смотрит на меня своими красными глазками, — прости меня. Я вела себя, как истеричка. Ты абсолютно прав: шкаф лучше поставить в спальне…
На следующий год я предусмотрительно выбираю то, что не требует сборки. Пока Ее нет дома, я привожу телевизор, устанавливаю его и еду забирать Ее из школы. Нет, я не педофил – Она преподает.
— На, владей, — вручаю я Ей пульт от телевизора.
— Зайчик, — говорит Она, смущенно возвращая мне пульт, — ты не мог бы его настроить?
Автоматический поиск каналов почему-то не работает. Наверное, есть какая-то хитринка, но докопаться до нее у меня не хватает ума. Я начинаю выставлять канал за каналом вручную. Но как только я добавляю следующий, предыдущий куда-то исчезает. Я залпом прочитываю все двести пятьдесят страниц инструкции на двенадцати языках. И только из рисунков на предпоследней странице понимаю: чтобы канал закрепился, надо дважды нажать зеленую кнопочку, а потом, в течение двух секунд – желтую и красную. Я начинаю действовать более осмысленно. Хотя опухшие от бесконечного перебора кнопочек пальцы действуют плохо, и я часто не укладываюсь в норматив. Через три часа я все-таки выставляю каналы, начиная с тех, которые Она больше всего любит. С видом победителя я иду в ванную, чтобы умыться и смыть со рта пену, закипевшую от сложенных на телевизор проклятий.
— Зайчик! — кричит Она из комнаты. — Иди скорей ко мне, ты мне нужен!
— Наконец-то! — думаю я. — Свершилось! Угодил!
— Зайчик, — говорит Она, когда я вхожу в комнату, и протягивает мне пульт от нового телевизора, — знаешь, я тут случайно нажала какую-то кнопочку. Кажется, это был сброс к заводским настройкам…
Еще через год я дарю Ей картину с видом Парижа, обреченно пряча за спиной перфоратор.
— Мы повесим это над кроватью, — говорит Она, имея в виду картину.
Кровать – два на два метра с центральной опорной стойкой. Отодвигать такой сексодром мне совсем не хочется. Я застилаю полиэтиленом изголовье и залезаю туда на коленках. Она долго выбирает высоту, на которой должна висеть картина. И вот я ставлю на обоях заветный крестик. Работать перфоратором, стоя коленками на мягком матрасе, жутко неудобно. Инструмент пляшет в руках, но я справляюсь, забиваю дюбель, вкручиваю заветный саморез и вешаю на него картину.
— Правый край чуть повыше, — командует Она. — Нет, не тот, я сказала правый.
— Так это ж…
— Нет, — говорит Она.
— Так ты имеешь в виду правый край с точки зрения картины?
— Да.
— То есть…
— Да. На полсантиметра выше. Нет, это много.
Через полчаса мы наконец-то выравниваем картину с ювелирной точностью. Она скрещивает на груди руки и задумчиво запрокидывает голову с видом Леонардо, только что закончившего Мону Лизу.
— Зайчик, — говорит Она, — все просто отлично. Мы с тобой молодцы. Единственно: можно перевесить сантиметров на двенадцать повыше?
— А ты с каблуков слезь! — рычу я. — То на то и выйдет!
Она буравит меня своими красными глазками, которые быстро, как стакан – водой из-под крана, наполняются слезами…
Утомленный ее ежегодным праздничным плачем, я теряю инициативу. Чтобы хоть как-то скрыть свое ничтожество, я начинаю интриговать.
— Я подарю тебе гравюры с видом Хабаровска, — говорю я Ей за неделю до рокового дня.
— А почему Хабаровска? — ошарашенно интересуется Она, ничего не подозревая.
— Потому что они – самые дорогие, — говорю я. — А мне для тебя ничего не жалко.
— А что на них изображено? — спрашивает Она.
— На одной мост, а на другой какой-то дядька, вероятно, сам Хабаров, — говорю я.
Пять дней Она ходит по квартире, выбирая место для моих подарков. Она боится, что обидит меня, повесив их на кухне или в задней комнате. Но Ей совсем не хочется иметь на стене дядьку с мостом в спальне или гостиной. И Ее глазки краснеют от напряженного разглядывания стен.
Катарсис наступает, когда накануне праздника я вручаю Ей две пятитысячные купюры с обещанными видами дальневосточного населенного пункта. Я понимаю, что деньги – не самый удачный подарок. А потому заранее готов снова разглядывать Ее гланды. Но купюры принимаются неожиданно благосклонно. Акт приема-передачи сопровождается долгим поцелуем, от которого у меня начинает течь слюна и перехватывает дыхание. К слову, сама Она еще до меня научилась дышать и сглатывать слюну во время поцелуев. Так что их продолжительность зависит исключительно от моей выносливости.
— Смотри, что я купила, — встречает Она меня на следующий день и достает из коробки туфли. — Двадцать два сантиметра каблук! У меня такого еще не было! И стоили ровно столько, сколько ты подарил. Даже еще хватило на такси до дома.
— Да ты считать-то умеешь? — рычу я.
— Ты же сказал, что я могу их потратить на что угодно? — обижается Она.
— А я не о рублях, — говорю я, — я о сантиметрах.
— А, — снисходительно улыбается Она. — Ну, в этом смысле ты в крепких середнячках. Поверь, мне есть с чем сравнивать.
— Я рад за нас обоих, — говорю я, — но я о других сантиметрах: ты сложила свои сто шестьдесят семь и эти двадцать два? Тебе теперь нужен Шрек!
— Зайчик, — говорит Она, ласково трогая мое предплечье своей маленькой ручкой, но глаза Ее при этом предательски краснеют, — тебе что, трудно позеленеть ради меня?
— Да я не о цвете, — говорю я, послушно зеленея, — я о росте…
На следующий год я чувствую себя загнанным в угол. Есть, правда, одна идея… Учитывая, что почти все мои предыдущие подарки сопровождались длительными процедурами сборки, установки и настройки, я мог бы подарить Ей эротическое нижнее белье. Согласитесь, если вы, конечно, не ярый фанат Worldskills, одевать на девушку эротическое белье, а потом снимать его с нее гораздо приятнее, чем собирать и разбирать шкаф.
Но есть одна загвоздка: я боюсь не угадать с размером. Особенно в плане верхнего этажа. Не без злобного удовольствия я представляю, как обеими руками уминаю ее девочек в чашечки неподходящего объема, а Она при этом впервые плачет по делу, но тут во мне совсем некстати просыпается Жалость. Жалость смотрит на меня красными, совсем, как у Нее, глазками и хриплым спросонья голосом бурчит:
— И не стыдно тебе?
Охваченный стыдом, я мечусь по городу и исключительно от безнадежности в очередном бутике покупаю Ей портмоне от Braun Buffel. На мой взгляд, бесполезнее подарка и быть не может. Я с тем же успехом мог бы сжечь эти деньги у нее на глазах в знак любви. В ожидании созерцания Ее гланд я вручаю Ей подарок.
И тут происходит чудо: Она впервые не плачет! Более того, Она рада. И я замечаю, что глаза у Нее совсем не красные, а голубые. Подарок принимается с восторгом. Теперь Она хранит в нем не съеденный с давних времен счастливый билетик на троллейбус, который бережет на черный день. Все остальное: деньги, банковские карты, квитанции, моя фотография, косметика, сменная обувь, запасные колготки и пара пакетов на случай внезапного рейда в магазин – свалено безумной кучей в ее бездонной, как у Гермионы Грейнджер, сумке.
Теперь я знаю секрет: подарки должны быть абсолютно бессмысленными и ненужными. Только они трогают девичьи сердца. В этом году я собираюсь закрепить свою победу. Я подарю Ей то, идея чего могла родиться разве что в больном мозгу – розу в колбе! Продавцы обещают, что она не завянет несколько лет. Но я верю, что роза обсыплется за зиму. И на следующее 8 Марта я смогу подарить Ей какой-нибудь гладиолус в ведре с хлороформом. Или что-то подобное, что тогда будет модным…
